— Потерпи, малец, я разом!
Шаркающей поступью он устремился вниз.
Разговор был скоротечен и обескураживающ.
— Не робей, Толя. Я с вами, — заверила Клавдия Степановна.
— Юлька кушать хочет. Я ее сладкой водой пою.
— У меня и молоко есть, и хлеб. Как вас накормить, ума не приложу?
— Только не уходите, — попросил Толик, разглядывая в замочную скважину растерянную женщину.
Так стояли они, разделенные опечатанной дверью, и лишь сипловатый плач Юльки не смолкал в глубине несчастной квартиры.
— Толь, мне бы по хозяйству кое-что справить. Я свою дверь оставлю открытой. Кричи, если что. И не бойся.
Толик поджидал возвращения соседки, а мрачные предчувствия сжирали последние надежды на благополучный исход отсидки. Подспудно он опасался, что случившееся с мамой настолько страшно и непоправимо, что никто не окажется в состоянии помочь им.
Выходила причитающая Клавдия Степановна, успокаивала и мальчика, и себя. Вконец оробевший Толик внезапно отчаянно заикал. Глаза его остекленели, и вместо недавнего обидного недоумения в них забился животный страх. От новой истерики его удерживало только присутствие соседки.
Терпение Клавдии Степановны тоже иссякло.
— Пойду в милицию. Что они там, поумирали?
Толик заныл протестующе, заикал еще пронзительнее, и перед уходом она недолго постояла у двери, уговаривая его потерпеть и чуть не плача сама.
Возиться с сестренкой Толик был не в состоянии. Его то охватывало острое чувство вины перед ней, то затопляли раздражение и злоба, и тогда хотелось схватить это визжащее существо за ногу и зашвырнуть куда-нибудь подальше в окно. Оцепенев от горя, он отсиживался на кухне за плитой, скрючившись и утопив голову в колени, чтобы не слышать юлькиного воя.
Вернулась запыхавшаяся Клавдия Степановна и неуверенно затопталась под дверью.
— Доложили куда следует, — осторожно заговорила она. — Ответа ждут. Придет с минуты на минуту. Что ваша матка могла натворить? Уму непостижимо! Арестовали ее.
Толику почудилось, что его хватили чем-то тяжелым по голове.
— Не могу, не могу больше! Юлька умрет скоро!
Клавдия Степановна всхлипнула за тонкой, дощатой дверью, неприступно вставшей между ними.
— Толь, а Толь! Слезами горюшку не поможешь. Покачай Юльку да ложись сам. Во сне времечко ой как скачет. До утра вас вызволят непременно. Иди, дорогой, иди, хороший. Я вас не оставлю.
Толик испытывал страшную подавленность. Движения его стали медлительны и вялы. Одно прояснилось: с мамой стряслась огромная беда, хуже не бывает. Все не обойдется, не образуется, как прежде не станет. Волна тьмы надвинулась на него, и последнее, что он испытал, было желание устроиться спать на полу у входа, чтобы не прозевать вызволения.
