- Первая ласточка! Осенью справим новоселье.
С музыкой, цветами...
- Хорошо. Но все-таки согласись: двухэтажные дома сельскому жителю неудобны, - сказал я. - Своего двора нет. Где кур, корову держать? И огород на стороне, у черта на куличках... Посоветовался бы со старожилами, прежде чем строить.
Босов поморщился:
- Верно. Немного мы просчитались. Моя вина.
Впредь будем строить коттеджи на две семьи, тоже со всеми удобствами. Газ, вода, отопление.
Во дворе ремонтной мастерской, находившейся за двухэтажным домом, выстроились в два ряда готовые к уборке комбайны, от одного из них отделился Тихон Бузутов и не спеша, вразвалку подошел к нам. Степенно, с чувством достоинства поздоровался сначала за руку с Босовым, потом со мною:
- Здорово, сосед. Родная сторонка тянет?
- Тянет.
- Это хорошо, - удовлетворенно сказал Тихон. Говорил он со мною вяло, больше из приличия, и, роняя необязательные слова, не сводил глаз с Босова, который в это время что-то выспрашивал у заведующего мастерской. По озабоченно-нетерпеливому выражению лица Тихона угадывалось: ему нужен Босов, он дожидается случая заговорить с ним. Тихон был одет в мешковатый синий комбинезон, из оттянутых карманов куртки торчали электроды, гаечные ключи и ручка молотка. Во рту поблескивали золотые зубы, блеск придавал ему моложавости, какой-то внутренней крепости, уверенности в себе, в своем здоровье и силе. Тихон выглядел намного моложе своих лет и, расставив ноги в кирзовых сапогах, стоял на дворе крепко, как и его дом под цинковой крышей.
Одни лишь глаза, устремленные на Босова, выдавали смутное беспокойство, владевшее им, и несколько скрадывали общее впечатление крепости.
Немало дней в детстве и ранней юности провел я вместе с Тихоном, делил с ним радости и печали. Когда-то в горах, на отгонных пастбищах, он пас отару овец с моим отцом, и я все лето помогал им. В тумане, как настоящий чабан, неотступно бродил за отарой, пронзительно свистел, отпугивал волков, а по ночам, сидя у тырла, возле тлеющего костерка изредка стрелял в воздух из ружья. Иногда они особо наказывали мне стеречь овец, запрягали в старую линейку коней и, обещая к вечеру вернуться, уезжали в Спарту, вниз, к гостеприимным грекам. С завистью провожал я взглядом грохочущую на каменистой дороге линейку, пока она не исчезала за ближней скалой, с тремя молчаливыми соснами в расселинах. Неизвестно, что они там делали, в таинственной для меня Спарте, но обычно они возвращались назад только на следующий день, к вечеру. Всю ночь я не смыкал глаз у тырла, щупал в карманах забитые пыжами патроны, подкидывал дрова в костер и с замиранием сердца вглядывался в звездное небо над черными горами.
