— Счастлив тот, кто может двигаться! Хорошо тому. Хорошо! — он пробует шевельнуться, но ничего не получается, больно в пояснице, Гвидониюс поднимает глаза к окну, я ищу пареньков покрепче, и катафалк Гвидониюса вскоре поднимается вверх; смешнее всего, что Гвидониюса вместе с койкой пытается поднимать и жена, маленькая и сморщенная, и бывает так, что не она поднимает койку, а пареньки поднимают вместе и Гвидониюса, и его койку, и его старушку. Начав смотреть на здоровых и подвижных с самого края поля зрения его неподвижных глаз, Гвидониюс провожает их до другого края, и дальше описывать их движения должна уже его старушка. Однажды она рассказывала ему примерно так:
— Теперь эта парочка идет налево, повернула еще раз налево, еще…
— Погоди, парочка уже возвращается?
— Нет, еще нет. Повернула… повернула… Мужик обнял ее, ой, целует, вот они канаву перескочили… ой…
— Хорошо. Вот хорошо тем, кто может двигаться. Движение — это хорошо!.. — шамкал Гвидониюс, больше не стараясь повернуться на бок и убедиться во всем самолично.
Вот так мы и жили, жили долго, некоторые даже очень долго, тяжело заживали наши раны, жили мы в согласии со здоровыми за стенами больницы. Если б они знали, как мы к ним относимся и как желаем им всяческого добра, они наверняка стали бы еще здоровее. Так надолго установилось неофициальное перемирие между нами, запертыми судьбой на девятом этаже больницы, и теми, кто приходили сюда оттуда, из того мира, с той земли, где они гуляли по тропинкам и дорожкам той, другой жизни. Душою мы всячески их поддерживали, и если, как некоторые утверждают, возможно передать свою силу другому, то мы им, здоровым и двигающимся, передавали без всякой зависти и не рассчитывая ни на какие проценты — то, что многим из нас уже не требовалось. Это гармоничное перемирие длилось до тех пор, пока не объявился на нашем девятом этаже в соседней палате Еронимас. Объявился — и все взбаламутил. Когда два санитара вели его по коридору, Еронимас повернул лохматую седую голову, оглядел нашу палатную сестричку в белых штанах и взревел:
— Штанами, ишь, обезопасила… Обезопасила, а когда никто не видит, то… Эх! Кругом обман!..
Наша сестричка всего навидалась, разумеется, не все больные такие смирные, как мы с Гвидониюсом да еще один-другой, но Еронимас ее таки ошарашил — сестричка покраснела как малина.
— Когда прижмет, еще не так запунцуешься! — успел еще крикнуть Еронимас, но санитары в этот миг его затолкали в палату. Вслед за ними по коридору примчалась высокая носатая седеющая женщина — внизу у нее перед носом захлопнулась дверца лифта, и на девятый этаж она взлетела по лестнице — пунцовая сестричка показала ей палату, куда санитары увели Еронимаса, женщина с опаской приоткрыла дверь — мы, способные кое-как передвигаться, уже столпились у этой двери в коридоре.
