Несколько месяцев спустя надвинулась зима. Город занесло снегом, тротуары покрылись льдом, Ольга вставала задолго до всех горожан, наспех завтракала, направлялась к памятнику героям битвы под Плевной, возведенному в форме шатра и увенчанному позолоченным крестом. Она отпирала дверцу, входила в переоборудованную под складик часовню, находила свою скребню и железный лом и направлялась на свой участок работы. Задача заключалась в том, чтобы соскрести с тротуаров снег и расколоть вновь образовавшийся слой льда.
Ольга была по-прежнему одета в лагерный ватник, голову завязывала толстой шерстяной косынкой. Она брала обеими руками лом, поднимала вверх, насколько хватало сил, и обрушивала его на волнистые ледовые хребты. В общем, было, как в лагере в первую пору, с той только разницей, что вокруг пробуждалась, зажигала огни, сломя голову неслась к трамвайным остановкам, дымилась и грохотала Москва. Благодаря этому многое можно было вытерпеть.
Изредка Ольга останавливалась, отдыхала, наблюдая за прохожими. На нее же никто не обращал внимания. Она стала такой же частью зимнего пейзажа, как столб с фонарем, как киоск, как снежный сугроб.
Наверное, поэтому однажды в двух шагах мимо нее прошел Борис Леонидович, не различив ее и не заметив. Ольга несколько минут смотрела ему вслед, потом взялась за лом и изо всей силы ударила по ледяной корке.
Иногда под конец недели появлялся веснушчатый ее знакомый из трамвая. Ольга прятала под какой-нибудь лестницей лом и скребок, и они вдвоем шли в погребок, где собиралась шумная ватага работяг-простолюдинов. Женщины там бывали редко, но Ольгу уже встречали как свою. Пока веснушчатый толкался у стойки, выбирая закуски и напитки, приветствовал знакомых и делился новостями, Ольга занимала свой насиженный уголок у радиатора, грелась, а если оставалось время или приходило вдохновение, доставала из кармана ватника тоненький блокнотик, карандашик и начинала что-то записывать. Веснушчатый это терпел.
– Все стихи пишешь? Прочитала бы гостям.
– Это не стихи, – уточнила Ольга, – а переводы стихов.
– То есть как?
– Поэты пишут стихи на разных языках, а я перелагаю их на русский.
– Так это ты, выходит, все иностранные языки знаешь?
– Да мне незачем их знать, стихи-то переведены на русский.
– Раз так, зачем еще раз переводишь?
Этот разговор и расспросы повторялись, по-видимому, не раз и не два и доставляли веснушчатому немалое удовольствие. А раз он не стал смеяться над ее неуклюжими попытками объяснить разницу между подстрочником и стихотворным переводом, а посмотрел на нее в упор и мрачновато спросил:
