– Володя, мы засиделись. Детей опять уложит спать няня, а я хочу сделать это сама.
– В самом деле, – засобирался Олицкий. – Час поздний, мы пойдём.
– Спасибо, что навестили. Мы всегда рады вас видеть, – улыбнулась Ася, поднимаясь, чтобы проститься с гостями.
– Ты очень устала? – озабоченно спросил Вигель жену, когда Олицкие ушли.
– Нет, что ты… Вечер был такой замечательный! Совсем, как раньше… – ответила Ася едва слышно от слабости. – Жаль только, что ты поздно пришёл, я соскучилась по тебе… Я очень по тебе соскучилась…
– Я тоже, – отозвался Пётр Андреевич. – Тебе пора спать. Ты выглядишь очень усталой.
– Поможешь мне подняться в спальную?
– Конечно, счастье моё, – Вигель легко, словно пушинку, поднял Асю, с болью подумав, какой хрупкой и невесомой стала она за время болезни, и, крепко прижав к себе, целуя в светло-русую головку, понёс её в комнату, удивляясь, как мог он вчера думать о другой женщине, когда рядом с ним живёт этот любящий его, нежный ангел…
Это утро Василь Васильич Романенко начал с того, что подкрался на цыпочках к стряпавшей на кухне Глафире, сдобной, румяной бабёнке, которая уже несколько лет вела хозяйство в его холостяцком лежбище в Могильцах, и игриво шлёпнул её пониже спины, получив в ответ удар полотенцем, от которого еле-еле успел заслониться рукой.
– Что же это ты с утра пораньше озоруешь-то? – насупилась Глафира, но при этом глаза её смотрели ласково и тоскующе.
Вдовица, она по смерти мужа, замёрзшего на Святках по пьяному делу, подалась из родной деревни в город, ища наняться в кухарки в какой-нибудь дом. Тут-то и заприметил её Василь Васильич. Сговорились легко, и теперь Романенко уже с трудом понимал, как обходился прежде без Глафиры. Недавно в город перебрался и Глафирин племянник, Тимоха, определившийся работать на фабрику Гилле, что в Измайлове, за Преображенской заставой. Иногда он наведывался к тётке, и она подкармливала его и надеялась, что хозяин подсобит ему устроиться в Москве.
– Что раскричалась-то? – усмехнулся Романенко, обнимая Глафиру. – Будто бы чужие…
– А то как же? Подкрался, словно тать!
– Уж и пошутить нельзя!
– Пусти, сейчас завтрак пригорит – ерепениться будешь!
– Век бы тебя, сладкая моя, не отпускал, – отозвался Василь Васильич, размыкая руки. – Что ты сердитая сегодня такая, Глафира? Уж столько времени мы с тобой вместе…
– То-то, что вместе. А живём во грехе. Куда ж годится?
Романенко поморщился:
– Ты эти разговоры оставь. Я тебя под венец не звал и не зову. И обманывать тебя не хочу.
