— Да, — отозвалась она тихо и зачем-то встала с дивана, как примерная школьница, разговаривающая с учителем.
— Но я прошу у тебя прощения и хочу, чтобы ты приняла от меня вот это…
Застежка поддалась легко, футляр открылся… Том ожидал, что сейчас Оксана увидит колье, на самом деле, очень красивое, золотое, с одиннадцатью довольно крупными бриллиантами, и обрадуется, не может не обрадоваться! Но она по-прежнему молча и пристально смотрела в его глаза, будто чего-то ждала. Он почувствовал, что краснеет, что еще секунда молчания, и он сморозит какую-нибудь глупость. А Оксана вдруг вздохнула так, как вздыхает наплакавшийся ребенок, и печально произнесла:
— А знаешь, чего бы мне хотелось сейчас больше всего?
— Чего? — хрипло спросил Том, уже понимая, что исполнит любое ее желание.
— Чтобы ты меня поцеловал, — ответила она и, закрыв лицо руками, опустилась на диван. Он глупо и растеряно спросил: «Можно?», и только потом, уронив невостребованный футляр, присел рядом и дрожащими, вмиг ставшими потными руками обнял ее за плечи, привлек к себе. Оксана плакала, а он целовал каждую ее слезинку, каждую намокшую ресничку, приговаривая: «Не плачь! Ну, пожалуйста, не плачь!» А она бормотала что-то про нелепость и пошлость, про гостиничный номер, про злосчастный подарок, про то, что он иностранец, и про то, что все подумают самое ужасное, а никому ничего не докажешь. Он беспрестанно повторял: «Я люблю тебя, люблю!» Прикасался горячими губами к ее постепенно обнажающимся плечам и неловко, задыхаясь от немыслимо острого желания, сжимал ее мягкую грудь. Тому казалось, что он больше не выдержит ни секунды, что умрет сейчас прямо здесь на диване оттого, что не решается прижаться к ней всем телом, войти в нее, влиться и раствориться внутри. И он бессильно сполз на ковер и прижался щекой к ее коленям, гладким и круглым, как рыцарь в латы, упакованным в скользкий капрон. Том погладил ее стройную щиколотку, но уже почти равнодушно, как котенка, и устало вздохнул. Колье, свернувшееся золотистой змейкой, лежало рядом с его подогнутой ногой. Он молчал и чувствовал себя полным ничтожеством. Ему не хотелось ничего говорить, и когда Оксана осторожно и нежно переложила его голову со своих колен на диван, и когда она поднялась, подтягивая колготки. Том знал, что она сейчас уйдет… Она действительно встала и подошла к стене. Тут же погасла люстра, и автоматически включился крошечный светильник на столике. Он был похож на небрежно брошенный батистовый платок, и свет из него лился мягко, как молоко из кувшина. Оксана вернулась, села рядом с Томом на ковер, оперлась локтем о диван и сказала так буднично, будто обсуждала обеденное меню:
