– Одевайся, – кивнул он Пинчеру. – Ксиву свою не забудь…
Проходя мимо комнаты жены, Пинчер прижал палец к губам: «тсс…», старательно укутал горло шарфом, надел куртку и осторожно, чтобы не щелкнул замок, прикрыл дверь. По городу они ехали молча – Дима за рулем, Пинчер рядом с ним, Бегун сзади сжимал в потной ладони рукоять парабеллума.
На Кольцевой наперерез им шагнул из темноты гаишник со светящимся жезлом и автоматом. Дима задергался, не зная, что делать, глянул в зеркало на Бегуна.
– Остановись, – приказал Пинчер. Громоздкие фигуры в тяжелых бронежилетах окружили машину.
– Одно слово – и ты труп, – предупредил Бегун.
– Только не нервничай, – не оборачиваясь, сказал Пинчер. – И руку из кармана вынь.
Он протянул в окно удостоверение. Гаишник осветил фонарем красную книжицу, потом лицо, провел лучом по остальным пассажирам, молча козырнул, и тяжелые фигуры снова исчезли в темноте.
Когда отъехали от города, Бегун велел:
– Стой… Выходите оба.
Он чуть углубился в лес, приглядывая подходящее дерево. Нашел осинку в обхват пальцев и бросил наручники Пинчеру.
– Вот это с удовольствием, – весело сказал тот. Привычным движением заломил Диме руки за спину вокруг ствола и замкнул стальной браслет.
– Что мне, сдохнуть здесь? – жалобно заорал Дима.
– На. – Бегун бросил ему под ноги перочинный нож. – Поработай хоть раз в жизни…
Когда шум мотора затих, Дима покричал на все стороны, прислушиваясь, не ответит ли кто. Ответило только эхо.
Он ногой подвинул к себе нож, неловко присел вдоль ствола на корточки, вслепую открыл за спиной лезвие и начал строгать сырое вязкое дерево, боязливо поглядывая в темную глубину ночного леса.
– Можно? – кивнул Пинчер на пачку сигарет, лежащую перед ним на «торпеде». Не дождавшись ответа, вытащил одну и с удовольствием закурил. – Жена запрещает, так что с собой не ношу.
Бегун молча гнал машину сквозь ночь. Пистолет лежал у него под левой рукой.
– А теперь, когда ты успокоился, – продолжал Пинчер, – я хочу объяснить тебе, парень, во что ты влип. Плохо твое дело, Беглов. Ты, наверное, думаешь: наказал жадного Диму, пугнул нехорошего Пинчука – и Спас твой? Дело-то не во мне. Я что – винтик в машине. Ты не представляешь, под какую машину ты лег. Под паровоз… у которого в коммуне остановка… Я ведь спрашивал, помнишь ли ты указ от февраля восемнадцатого – о конфискации церковных ценностей? Ты думаешь, на эти деньги закупали хлеб для Поволжья? – усмехнулся Пинчер. – Нет, эти миллионы шли туда, – кивнул он наверх. – И все эти годы они торговали родной историей. И будут торговать, кто бы там ни был в Кремле… Я ведь сто раз мог тебя посадить. Но если б мы вас пересажали – некому было бы по деревням ходить. А то, что мы у вас отнимали, что таможня перехватывала – все туда же шло, за кордон. Только по другим каналам. Это монополия, Беглов. А знаешь, что бывает с теми, кто на монополию покушается? Слышал, наверное: парнишка-следователь раскрутил дело о ценностях, которые из Германии в сорок пятом вывезли? На два миллиарда долларов… В Калуге под поезд нечаянно упал. А ведь я его предупреждал: не лезь под паровоз. Не послушался, трое сирот остались… Я ведь так спокойно тебе доску отдал, потому что она через день-два ко мне вернется. Ты с этого мгновения действительно бегун. А за тобой сто охотников.
