— Есть все еще много раненых, нуждающихся в бинтах.
Вот что! Конечно — она принесла бинты.
— Герцогиня великолепнейшая женщина, она была подругой моей матери.
Мисс Шарп внезапно потупилась — ее голова была повернута к окну.
— Во Франции много прекрасных женщин, только вы их не видите. Бедные, прямо чудесны — они теряют родных и близких и не жалуются, говоря только, что «это война».
— Есть ли у вас родные на фронте?
— Да.
Было слишком глупо так вытягивать из нее сведения, и я оставил это, но тут меня стало преследовать желание узнать, кем были эти родные. Если у нее есть отец, так ему по меньшей мере, пятьдесят и он должен быть в английской армии. Тогда почему она выглядит такой бедной? Это не может быть брат, — ее брату только тринадцать — может ли кузен считаться близкой родней? — или… не может ли она иметь жениха.
Мне стало нехорошо на душе от внезапной мысли об этом. Но нет, на ее безымянном пальце нет кольца, — я снова успокоился.
— Я чувствую, что вы могли бы сказать сто тысяч разных интересных вещей, если только захотели бы разговаривать, — выпалил, наконец, я.
— Я здесь не для того, чтобы разговаривать, а для того, чтобы переписывать вашу работу.
— Разве это создает непреодолимую преграду? Вы не хотите по-дружески отнестись ко мне.
В этот момент в комнату вошел Буртон и, пока он был тут, она, не отвечая мне, выскользнула из комнаты. Буртон устроил ее в соседней с моей комнате, чтобы меня не беспокоил стук машинки.
— Мисс Шарп должна завтракать со мной, — сказал я.
Буртон кашлянул, отвечая:
— Очень хорошо, сэр Николай.
Это значит, что он не одобрял распоряжения. Почему? Право, эти старые слуги невыносимы.
Вошли допотопные лакеи, чтобы накрыть стол, и я приказал подать персики и виноград и наилучшее Шабли — я чувствовал возбуждение от того, что, благодаря моим маневрам, мисс Шарп должна была завтракать со мной.
Когда все было готово она, как всегда, невозмутимо спокойная, вошла и заняла свое место, под прямым углом от меня.
Сегодня ее руки не так уж красны, мне понравились их движения, когда мы принялись за еду — у нее тонкие кисти и она делает все так изящно.
Она не поклевывала свою пищу, как иногда делают небольшие люди, и чувствовала себя вполне в своей тарелке, зато я нервничал.
— Не снимете ли вы свои очки, — предложил я, но она отклонила это.
— К чему? Я вижу и сквозь них.
Это обескуражило меня.
Лакей осторожно налил Шабли. Она взяла вино, не делая замечаний, но на минуту вокруг ее рта образовалась презрительная складка. О чем она думала? Невозможно было сказать, не видя ее глаз, но, несомненно, с вином была связана какая-то циничная мысль. Судя по направленно ее головы, она могла читать этикетку на бутылке. Знала ли она, сколько вино стоило и не одобрила меня за это в военное время, или что?
