Я ценю простоту. Самые обыденные растения на деле являются лекарствами, взять подорожник, одуванчики, пастушью сумку… Простота и естественность, без немужской парковой декоративности. Пруд лучше всего смотрится заросшим, с многолетниками вдоль береговой линии, рогозом, тростником и незабудками. Скажи, разве, говоря это, я лишен пейзажного чутья?
Клайв, я вот чего хотел попросить. К нам беда пришла. Расселять шахтеров вздумали за второй плотиной, а деревья планируют срубить. Я уже все уши прожужжал местным, что это недопустимо, так они, не найдя поддержки в лице нас, сварливых старейшин в занюханных плащах, направили запрос в столицу и ждут не дождутся оттуда какого-то представителя с высшими инстанциями подтвержденным указом. Ох, попадись он мне, задушил бы голыми руками!
Прошу, черкани пару строк в защиту нашего леса! Ты-то писать умеешь. Сказать откровенно, пугает иногда твоя зацикленность на прошлом, но ведь даже из нее можно извлечь выгоду? Уж я устрою мероприятие, созову народ, если ты приедешь, мой дорогой Клайв, и выступишь с речью, вдруг это привлечет газетчиков да ряды пополнятся недовольными из прилегающих графств – кому угоден такой произвол? Если, конечно, тебе дороги наши леса. А они тебе дороги?
Всего наилучшего,
твой Натаниэль Гардинер».
* * *
Не дай пройти к воде, колючая ограда,
Спрячь от плакучих ив и камышовых флейт.
Я – куст терновника, английская лаванда,
Я – лилия французских королей.
Три сотни лет пройдет под светом малахита
Зеленой лампы, маяка библиотек;
По мне отслужат фолианты панихиду,
Пергамент слезы выльет из чернильных рек.
Моя любовь живет в накренившейся башне,
Внутри часов. Читальных залов изумруд
Лампадой озаряет ночь и самый важный
Письмовный свиток строк о том, как меня ждут.
Моя любовь цветет английскою лавандой,
Изящно чахнет, ткет из красного клубка
Узор прекрасный и на все три грани ладный
Единообразный для «М», для «Н», для «К».
Французских королей я лилия, мне слово
В начале было, как евангельский завет:
Держаться лиры и бежать всего земного
С венцом из терна на тревожной голове.
– «С венцом из терна на тревожной голове», – воспроизвел вслух Гардинер финальную строку, после чего грустно цокнул и закрыл поэтический томик: – Сентиментальный кретин.
Усадьба, доставшаяся Натану по наследству, называлась «Терновой тропой», Блэкторн-пэссэдж. Керамическая плитка дорожек уводила прямиком наверх, в широколиственные леса, изобилующие зверем и птицей. Клайву невдомек истинная натура терна, ему нужны символы, вычурные и шаблонные. «Любовь цветет лавандой»! Уж не та ли любовь, Мег Джусти, что наверняка обшивается у Редферна на Бонд-стрит и лаванду знает исключительно по цвету платьев?
