Подготовка шла с шумом, с криком, с суетой. Внутри этой матрешки прятались другие. Без пыли и шума готовились не великие посольства, не великие ни по размеру, ни по грому.
Первое возглавлял сродственник царей Борис Шереметев. Старый прожженный дипломат вел свой род от ордынских воевод, прозванных за удаль людьми львиной храбрости или шереметами. По храбрости он не уступал своим далеким предкам. С тринадцати лет, как только вышел из валетов-оруженосцев и был опоясан мечом, так сразу и стал царским стольником. Не уступая по малолетству старшим товарищам в таком сложном деле, что свое время было по плечу и почету и Борису Годунову и Федору Басманову. А когда стала нужда в умном человеке, чтобы в Речи Посполитой хитрые хитрости со шляхами крутить при дворе самой королевы польской, выбор пал на него, так и стал Борис Шеремет высоким дипломатом, получив в награду вотчину в Коломенском уезде. Боярин Шереметев получил с гонцом тайное письмо в котором кроме всего прочего было написано «…ради видения окрестных стран и государств, которые обретаются во Италии и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры…». Но многомудрый дипломат умел читать неписанное. Объявив всем, что его позвала в путь благодарность к апостолам Петру и Павлу, он начал укладывать подарки мальтийским кавалерам.
Вторым домом, в котором началась суета и сборы, был дом боярина Петра Толстого, сподвижника Голицына и друга Софьи. Однако в этот раз Толстой ехал по чьему-то другому повелению. Путь его лежал на юг Италии в бывшие земли республики Амальфи и в ее старую столицу Бари, а далее в Венецию к Левантским братьям тевтонам.
Отъезд был намечен для всех в одно и тоже время, в начале весны. Первым, незаметно в сопровождении только слуги и солдата покинул Москву Толстой и, погоняя коней, направился к Днепру, к границе. Следом за ним с долгими проводами, длинными слезами двинулось Великое посольство, возглавляемое Лефортом. Отобрано оно было скрупулезно и со знанием дела. Практически все, кто вошел в Нептуново общество, или готовился к вступлению в оное, или те, на кого положили глаз Лефорт с Брюсом, оказались в его составе. Вторым, после самого Франца, числился Федор Головин – наместник Сибири, тот, что по поручению Софьи мир с китайцами заключил. Воевода ордынский имеющий вес среди войск сибирских. Прочился он в главы Посольского приказа и в братья ордена Андрея Первозванного. Третьим был Прокофий Возницын – Болховский наместник, воевода граничных с вечно непокорной ордынской Воротынью земель, из бывших владимирских родов еще старой Руси. Хитрый лис, язык стесавший в переговорах. Однако Лефорт на него видов не имел и брал его более, для того чтобы оставить в Вене, туркам турусы разводить, пока остальные по делам побегут. Петровских оболтусов, недоучек возглавлял князь Алексей Черкасский, вытащенный для такого дела из Тобола, куда его спровадили Романовы, опасаясь его родовых связей. Потому, как род свой вел он от брата той самой Кученей Темрюковны, что была женою Ивана Грозного и любимицей кромешных братьев, опричников. Вот и держали их Романовы подальше за Урал-камнем. Подальше, подальше. От глаз и от греха подальше. Брюс настоял, чтобы петровскую вольницу в кулаке держал он. Сам Алексей и не противился, а потешников и не спрашивал никто. Среди потешников были, уже теперь им знакомые, Меньшиков и Апраксин и другие, коих надо было к делу определять. Сам Яков Брюс затерялся среди них, отличаясь только статью, да платьем черным. Возки тянулись по дороге на Ригу в окружении почти сотни солдат и слуг. Петр, как он думал, затерялся, также как друг его Яша, среди своих оболтусов под именем волонтера.
