Я уже ничего не боялся и осмелел, свешивая голову с веретья над задорогой. Кузярь мне показался теперь умнее и сильнее самого пристава.
— А где ребятишки-то? — благодушно спросил дед — Все разбежались…
— А я-то? Чай, я здесь… — задорно крикнул я и засмеялся, довольный, что меня никто не заметил.
— Да ты когда это прибежал-то? — удивленно крикнула Катя. — Мы тут с бабушкой беспокоимся: где, где он? А ты уж на печи.
— А я, бай, попадет кому под руку парнишка-то, побьют еще, — простонала бабушка. — А он на печи с тараканами.
И голосу не подает.
— А я все видел, — похвалился я. — Сейчас только пришел.
— Мать-то к баушке Наталье пошла, — плоха стала баушка-то.
Отец присел к краю стола и принялся тереть ладонями глаза. Я уже знал, что тер он глаза в присутствии деда, чтобы не встречаться с ним взглядом. Вдруг он засмеялся.
— Володимирыч-то чего отчубучил, батюшка… Перед приставом вытянулся по-солдатски и как топором отрубил:
«Разрешите, вашбродь, купить мне коровенку Юлёнковых.
Сколько положите — внесу сей минут». А пристав на него — как пес- «Гав, гав, кто такой? Зачем тебе коровенка?» — «Для хозяйства, вашбродь. Я солдат. Георгиевский крест имею, с турком воевал». — «Ага, герой, бает, честь отдаю георгиевскому кавалеру. Вынимай пятишну и бери».
Дед лег на лавку, положил голову на колени бабушки и блаженно закрыл глаза, когда она начала деревянной гребенкой и пальцами перебирать его волосы.
— Он хоть и табашник, и бродяга, и еретик, а человек хороший. Я его сколь годов знаю. Ты, Васька, зло свое из головы выкинь. Проучил он тебя, и ежели что — опять в дураках будешь.
Отец молча и угрюмо встал, снял шубу со стены и, накинув ее на плечи, вышел из избы.
— Отпустил бы ты его на сторону, отец. Едоков много, а земли-то на одну борозду.
Но дед уже храпел, сотрясая воздух, и чудилось, что от его храпа дрожали и стена и печь, а тараканы испуганно разбегались в разные стороны.
Коровенку свою Юлёнков опять загнал в хлев, а вечером, когда все мы сидели за столом и ужинали, он пришел к нам и, крутя головой, бормотал сквозь смех:
— Ввалился в избу-то… слезами весь изошел… а мою пестравку, гляжу, швец за рога тащит. «Ваня, кричит, получай свою скотину! Чуть, бает, по дороге не сдохла. Накорми, напои ее!» А баба лежит и стонет: «Иди, в ноги Володимирычу поклонись!» Выбежал я и брык ему в ноги.
А потом зло взяло, ору: «За то, что корову привел, сто раз в ноги поклонюсь. А за то, что обохалил меня, зубы тебе выбью. Нищим ты меня сделал, милостыньку подал, без ножа зарезал. Теперь каждый пальцем будет в меня тыкать.
