От церкви по луке шли к нашему порядку мужики. Еще издали я увидел деда, а позади него, скосив голову к плечу, шагал отец с Филаретом и Сыгнеем, и видно было издали, как они смеялись.
Мы бегом помчались во двор. Кузярь махнул мне рукой и выскочил за ворота. Но порывисто остановился и, озираясь, приложил ладони рупором ко рту:
— А тройка-то ускакала совсем. Так и упорола с котенком. Черта с два его сбросишь, — привязанный. До самых Выселок… десять верст, как ветер, летела…
Я не успел спросить его, откуда он это знает: Кузярь уже махал валенками далеко и быстро скрылся за кладовой Стоднева.
Я вошел в избу, разделся и залез на печь. Катя стояла в дверях чулана и говорила торопливо и возбужденно, двигая лопатками. Ни она, ни бабушка меня не заметили.
Семы в избе уже не было.
— Ой, мамка, чего делается!.. Ваньку Юленкова избили в кровь… А он ревмя ревет. Акулину на руках в избу внесли… Ничего-то у них не осталось. Тут тетка Паруша подошла, растолкала и сотских и мужиков и орет: «Ах, чтоб вас разорвало! Вы чего это над мужиком-то издеваетесь? Обездолили, бает, да еще терзаете. Прочь отселева!» Да с падогом на них.
— Ох, давно-о я ее знаю!.. — Голос бабушки помолодел при воспоминании о прошлом. — Еще в девках мы с ней водились. Уж такая была озорница да карахтерная — парни ее боялись. Первая плясунья была. А когда на барский ее взяли, в девичью, сторонние баре приезжали любоваться ею и всё купить ее хотели. А наш барин смеялся и покрикивал:
«Эта девка — богатырь. Я ей мужика найду под стать. Они наплодят мне таких мужиков, кои будут целыми копнами ворочать…» А мужика-то ей за провинность маленького дали. Она его, для смеху, на руках носила.
И бабушка засмеялась, но и смех ее был похож на стон.
— Да будет тебе, мамка! — оборвала ее Катя, но сама засмеялась. — Он, старичишка-то ее, и умер как-то не по-людски: поехал на гумно и замерз.
В избу вошел дед, а за ним отец. Выдирая лед из усов и бороды, дедушка щерился от усмешки.
— Смеху что было! Согнали скотину-то, а она проломила ограду — и наутек. Много ли гнилью надо-то! Сперва и не заметили. Тут пристав с Митрием да с Пантелеем торги да переторжки устроили. Бабы плачут, мужики в ноги кланяются, а скотина-то — хвосты на спину. Смеху что было!
Отец посмеивался в бороду и в тон деду подсказал:
— А как пристав-то… кулаками на каждого. А Митрий Степаныч успокоил его: «Мы, бает, всё по списку соберем.
Пожалуйте ко мне обедать».
«Никто не видал. Вот так мы!» — подумал я и почувствовал себя на несколько лет старше.
