В это время издательство "Алгоритм" активно выпускало книги Вадима Валериановича по истории России и русской культуры, которые не просто заполняли собой какие-то "белые пятна", но придавали совершенно иной смысл даже хорошо вроде бы известным фактам и процессам.
По сути, Кожинов попытался применить к истории, как науке, культурологическую оптику своего учителя Михаила Михайловича Бахтина, когда факт становится образом, и в этом качестве начинает освещать весь "хронотоп", которому принадлежит. Надо сказать, здесь он преуспел даже намного больше чаемого — разработанная им методология нашла благодарных продолжателей в лице В.Галина и многих других. Но еще важнее то, что его работы: и критические, и тем более, исторические — разрушали сам фундамент мировоззрения "общечеловеков": что все люди одинаковы, поскольку относятся к биологическому виду homo sapiens sapiens, у них одинаковые "основные инстинкты" и основные потребности, а значит — что хорошо для "Дженерал моторс", хорошо для Соединенных Штатов, и что хорошо для Соединенных Штатов, хорошо для всего человечества. Кожинов утверждал и отстаивал совершенно другое: "Я никогда не говорил, что Россия лучше других стран. Я всегда говорил, что она другая. В ней есть свои достоинства и недостатки. Неизвестно, что перевесит на весах, когда, скажем, придут народы на последний страшный суд" (из интервью "Русскому переплету" 5 августа 1999 года). Или: "Запад четко понимает свое превосходство, в частности, даже военное, над нами, но так и не смог ни завоевать, ни принизить Россию — в то время, как все другие континенты, я имею в виду Африку, Америку, большую часть Азии южнее России,— Запад покорил без особых сложностей, иногда — силами очень небольших отрядов. Но там приходилось перебираться через моря и океаны, а здесь не было ни моря, ни какого-нибудь горного хребта — казалось бы, иди и прибирай к рукам, но ничего не вышло. И это порождает у Запада, с одной стороны, если хотите, какую-то неудовлетворенность собой, а с другой стороны — страх.
С какой-то точки зрения, тяжба Запада с Россией — это продолжение его тяжбы с Византией. Причем тогда дело обстояло для Запада еще более неприятным образом, потому что Византия вплоть до своего падения, конечно, превосходила Запад и как цивилизация, и как культура. И я склонен думать, что, может быть, католические страны испытывали перед Константинополем болезненное чувство собственной неполноценности, которое все же отсутствует по отношению к России" ("Завтра", 2000, № 12).
