Он замолчал. Прикрыл глаза. Алексей тоже эту минуту тишины не нарушил. Потом Анатолий продолжил.
– Долго я эту ситуацию переживал. Но… как Соломон учил: всё проходит. Прошли помаленьку и мои переживания. Как говорится, лиха беда начало. Потом всё чаще Дуню вспоминать стал. Слишком уж сладко было мне с ней. Сниться начала. Но где ж её искать? А чувство как наркотик. Не буду вдаваться в подробности, но изменил я Елене ещё раз. С нормальной женщиной изменил, симпатичной, весёлой. И в постели была хороша. Только после второго раза совесть меня совсем замучила. Знаешь ведь, семьи разные бывают. Там, глядишь, жена налево похаживает, там муж подгулять любит. Но у нас же всё не так. Разве Ленка моя заслужила такого отношения? Как посмотрю на неё, так и думаю: «Ну и подлец же ты, Юрьев! Как же ты можешь в глаза жене смотреть! Ведь она предана тебе, как собачонка! Её стреляй – в постель с другим не ляжет!» – Он снова помолчал. – Больше уж я ей не изменял. А вот чувство вины спокойно жить не даёт. – И без паузы. – Ну, есть там ещё чего выпить? Нет? Ладно, пойдём попаримся. Остальное потом под чаёк расскажу.
И они пошли в парилку. Поддали. Толька улёгся на верхний полок, Лёшка помахивал над ним веником из резерва Совмина. Помахивал и вспоминал стеганувшие его слова друга: «Её стреляй – в постель с другим не ляжет!» А ведь легла, ещё как легла! И этого тоже вернуть нельзя. Что же с этим-то делать? Что делать? Что за жизнь такая? Все мы, что ли, подлецы, только строим из себя порядочных? Вот они – грехи наши тяжкие… Простятся ли? И перед кем ответ держать? А главное – исповедоваться не перед кем.
А когда чай пить после парилки сели, Толька, будто эти мысли его и прочитал.
– Я вот что говорю: сколько лет прошло, а вина перед Ленкой душу давит. Не могу успокоиться, хоть к батюшке на исповедь иди. Да я же не верующий. Атеисты мы, друг мой ситный. Вот задумываться начал: хорошо это или плохо? Это я насчёт атеизма, конечно. Думать думаю, а легче не становится. Кому-то рассказать надо было, а кому, как не тебе? Вот и додумался, и рассказал. Пока не знаю, будет ли легче, посмотрим. Только ты мне ничего не говори. Мне не выслушивать тебя надо, мне рассказать надо было. И всё. Усёк? А там посмотрим.
Лёшка пожал плечами.
– Как скажешь. – Помолчал. – Но ты говорил, что это ещё не всё. Что-то было ещё с этой поэтессой? Встретил-таки?
Юрьев усмехнулся.
– С поэтессой… С Евдокией, ты хотел сказать… – Помолчал, покивал головой. – Проститутка она была, Евдокия. Дорогая, валютная, как тогда говорили. Когда прощались, не понял я, о какой работе Дуня говорила.
