Оживил я кока ваткой с нашатырём, предусмотрительно приготовленной – но не для Лёшки! – а для себя, потому что боялся потерять сознание от увиденного.
Я отодвинул подальше от стола деда, стоящего с вырванным зубом в пассатижах, отобрал их у него, осмотрел чёрный, без корня, зуб – неужели отломился? Нет, сгнил, наверное, и это хорошо.
Поменял набухшую сукровицей и гноем вату, затолкал свежую, пока кок приходил в себя.
– Всё, ребята, проводите его в кубрик, на койку, только голову повыше поднимите!
Как быть с пенициллином? Разведу в воде и дам выпить. Сколько? В день четыре пузырька.
Поднялся в рубку. Все, кроме Палыча, уставились на меня. А все – это капитан, старпом, рыбмастер и радист с синяком на лбу.
– Вроде как всё, порядок, товарищ капитан, зуб выдернули. Могу заступить на руль.
– Хорошо, Брынцев, заступай, – капитан странно глядел на меня, – заступай!
И к Палычу:
– Сергей Павлович, определяйтесь при малейшей возможности и как можно чаще.
И пошёл к трапу – то ли к себе в каюту, то ли посмотреть больного, то ли ещё куда. А куда ещё? – некуда.
За ним потянулись и остальные.
Я подошёл к Палычу, наклонился к нему, и, полушёпотом:
– Чуть дуба не дал.
– Лёха?
– Я, Сергей Павлович, мокрый весь от страха, – и принял у него руль, уставившись в освещаемоё прожектором пространство, откуда шли бесконечные пенные валы.
– Курс?
– Курс прежний, по возможности.
Волна стала как будто поменьше, но девятый вал нет-нет да приходит. Не проспать бы.
Боковым зрением я видел, что Палыч стоит возле, не идёт к обычному месту вахтенного, на стульчик.
– Случилось что, Сергей Павлович?
– Случилось, Санёк, случилось. Я скажу так – я бы на себя это не взял!
Я понял, что он имел в виду.
А что сказать? Мне с детства не на кого было надеяться, вот и привык сам решать.
Вспомнил, как в руках у моего лучшего друга, троюродного брата, взорвался, оторвав ему три пальца, взрыватель от распотрошённой нами миномётной мины.
Взорвался по глупости – белое вещество открытого с одного конца алюминиевого цилиндрика Гена царапал кончиком ножа, потом подносил крошки к горящей папиросе (брат был на два года старше и уже курил) и они взрывались – пах! Пах!
Я сидел рядом, наблюдая за баловством, в какой-то момент отвернулся и вдруг – бах! Белое облако, потом тишина и капли крови на груди, животе, руках, лице. В этой тишине я бегу в воду реки, где мы глушили рыбу, начинаю смывать с себя кровавые ручейки.
Оборачиваюсь – Генка сидит там же и откусывает висящий на чём-то палец.
