– Стой! – кричу я, – не надо!
Он не слышит.
Я бегу к нему, срываю с себя старенькую, посечённую осколками, майку, обматываю ей обе руки вместе, и тащу Генку через реку, вброд, не домой, нет, а в соседний станционный посёлок. Спускавшиеся с горы пацаны посадили нас на рамы велосипедов и повезли в больницу. Генка сознание потерял сразу, а я на ступеньках приёмной.
Отпуская меня, врач сказал, что если бы я не вовремя привёз моего друга, он бы умер от потери крови – осколком ему перебило крупный сосуд на руке.
Это воспоминание секундой пронеслось в голове, как оправдание сделанного сегодня.
Палыч тронул меня за плечо:
– Смотри тут, я в гальюн.
И мне вдруг с такой силой захотелось в гальюн тоже, захотелось так, что я стал переминаться с ноги на ногу в ожидании возвращения штурмана.
Наконец послышались его шаги
– Палыч, скорей, я с самого утра хочу.
– Чудак, ты что, внизу не смог? – и принял штурвал.
– Я забыл, – убегая, сказал я.
В гальюнном шпигате хлюпала вода, стучала крышка выпускного клапана. В помещении стоял специфический, неистребимый запах хлорки, фекалий, одинаковый для всех гальюнов советского флота.
А я блаженствовал, стараясь удержаться на ногах и направлять струю в жерло чаши «Генуя». Сладкая дрожь тела следует окончанию акта.
Перед тем, как подняться в рубку, на минутку заскакиваю в каюту больного. Лёха спит, одна рука держится за комингс койки, другая упирается в переборку. Потрогал лоб – температура упала, кажется.
Со второго яруса свешивается голова боцмана:
– Не дрейфь, Санёк, всё окей! Он сразу заснул.
Облегчение, снятие невероятного напряжения, – вот что сделали слова Володьки!
– С облегчением вас, господин штурман, – Палыч был в своём репертуаре, когда кое-что ладилось. – Приклеивайся к этим деревяшкам, – показал глазами на рукоятки штурвала. – Или хочешь внепланово определиться? Кэп приказывал, помнишь?
Он посмотрел на меня, сияющего. Удивился – с чего бы это?
– Да, вроде всё в порядке, Палыч. Согласен, сначала я.
– Так для тебя от меня подарок: – слева по борту, курсовой тридцать, под углом сорок-сорок пять – неизвестная звёздочка выныривает.
Проделав обычные предварительные операции, я вышел на крыло. Ветер пел на 10–11 баллов. Звёздочка точно, именно выныривала, и я провозился больше положенного, чтобы посадить её на горизонт.
Заметил и вторую, ближе к корме. Засёк и её.
Нанёс всё на карту. Рядом с моим перекрестием лежала и точка, нанесённая Палычем по счислению.
