В голове у меня крутился план предстоящей операции, её детали.
Голова чтоб на бок лежала, чтобы гной в горло не потёк, кипячёная вода нужна, чтобы рот промыть. А надо ли? Попытался вспомнить – промывали ли мне рот после удаления зуба? Лучше не промывать.
Вата стерильная нужна. Скальпель приготовить, может понадобиться нарыв разрезать.
И мы стали готовиться. Поднял в помощники Володю – боцмана, чтобы приготовил подстелить, подушка чтоб была твёрдая, поднял с постели Лёху-боксёра.
Разбуженный нашей вознёй народ стал выползать из своих нор, посыпались советы. Не знал я, сколько умных собралось на судне, – а где ж вы были, когда парень загибаться стал?
Коку после операции лекарство надо дать от заражения. На ум пришло только одно – пенициллин, пузырёчки с которым я видел в чемоданчике. Там же были ампулы с какими-то жидкостями, возможно, что-то для разбавления, были и шприцы. Но уколы я никогда не делал, и не знаю – куда и как. Решил, что растворю пенициллин в кипячёной воде и дам выпить.
Поднялся в рубку доложиться капитану о проделанном.
Николай Егорович спросил:
– А, может, пройдёт у него это, всё-таки? Опасно. А проконсультироваться не с кем – связи нет.
– Нет, не пройдёт, товарищ капитан, ему всё хуже становится.
– Действуй, штурман!
Кивнув, я поспешил вниз. По дороге встретил Лёху-боксёра, тащившего в кают-компанию узел с постелью.
– Слушай, вас что – действительно сильно тряхнуло?
– Ну, ты даёшь, Санёк! Все левобортные из коек повыпадали! Твоя работа?
Отвечать не стал, да и не объяснишь сразу.
Спустился в машину.
Второй механик кипятил пассатижи. Увидел меня:
– Сколько времени кипятить надо?
– Тридцать минут! – безапелляционно заявил я, не имея ни малейшего представления о нужном времени. – Воду сольёшь, но пассатижи в этой банке пусть и останутся, не вынимай! В ней и отдай Гаврилычу!
Проверил их – чистые.
Поспешил в каюту к больному. Кок горел жаром, лицо красное, на лбу и висках капельки пота.
В дверь просунулась физиономия боцмана:
– У нас всё готово!
– Лёш, сам встанешь? – повернулся к коку.
Помог ему подняться. Жар чувствовался даже через тельняшку. Боцман сопровождал его сзади, поддерживая, чтобы не свалился с трапа.
У входа в кают-компанию стояли стармех и Лёшка-боксёр, приняли его под руки, осторожно положили на стол.
Дальнейшее всё происходило как в тумане.
Помню лицо деда, покрытое, как при тяжёлой работе, крупными каплями пота, примерявшегося к операции. Его качнуло, и я попросил одного из наблюдателей – Яниса Рудзитиса, сесть сзади него на диванчик и держать деда за талию. Потом стон Лёхи, дёргающиеся его руки, пытавшиеся оттолкнуть грубо вторгшуюся в его рот железяку. Потом какой-то хруст, деда, стоявшего с кровавым кусочком непонятного в пассатижах, поток дурно пахнущей кровавой жидкости из Лёхиного рта, который я думал гасить ватными тампонами с помощью пинцета, а вместо этого лихорадочно полез в рот голыми пальцами; испуганное и растерянное лицо Лёхи-боксёра, когда кок впал в обморок, а наш боксёр подумал: – всё, каюк коку!
