Старков нагнулся, нашарил под кроватью табак и кресало, свернул папироску, закурил, пустив в лицо гостьи — непреднамеренно — вонючую махорочную струю.
— У вас нет спичек?
— Не положено. Я могу отравиться или поджечь камеру.
— Крепкий у вас табачок.
— Какой есть. А сколько всего Романовых?
— Романовых? — Вопрос ее удивил. — Право, не знаю. Никогда не считала. Что-то много.
— Меня интересует мужское поголовье. Совершеннолетние.
Она наморщила лобик:
— Ну, таких куда меньше. Несколько десятков.
— Значит, нужно всего несколько десятков бомб. Вот вздохнула бы Россия!
— Какое ребячество! Ну, перебьете вы Романовых, придут Голицыны или Долгоруковы. Разве в царской фамилии дело?
— Не только. Надо отдать тысячу молодых жизней, чтобы очистить страну для будущего.
— Как кровожадно и как ребячливо! Не сердитесь, но инфантильность — ваша болезнь. На ненависти и убийствах ничего чистого не создашь. Вас когда-то сильно обидели, и вы обозлились на весь мир.
— Ничего подобного. Я ненавижу только власть. А народ я люблю.
— Как вам это удается? — сказала она с чуть комическим удивлением. — Можно любить Ваньку, Петьку, Дашку, а общность, к тому же столь неопределенную, любить нельзя.
— Почему нельзя любить народ? Его страдания?
— Это стихи. Крестьяне — народ?.. Вы любите крестьян?
— Конечно.
— А вы их знаете? — перешла в наступление Мария Александровна. — Вы же городской, слободской человек. Зажиточных крестьян вы любите?
— Смотря кого считать зажиточным. Кулаков на дух не выношу.
— А кто такой кулак? Две лошади и три коровы — кулак?
— По нашим местам — да.
— Одна лошадь, две коровы? — Старков промолчал. — Значит, вы любите безлошадных и с одной лошадью. А если так: вы его любите, а он взял да вторую лошадь купил? Конец любви? С коровами мы вовсе не разобрались. По вашим местам две коровы много, а на Орловщине меньше четырех не держат. Без реестра с такой любовью не справиться. А сколько ваша любовь позволяет держать свиней, коз, овец, кур?
— Что вы из меня дурака делаете? — разозлился Старков. — Я рабочих люблю.
— Но их так мало в России. Куда меньше, чем дворян, чиновников, торговцев, военных, врачей, учителей.
— Я люблю всех простых людей. Которые не эксплуатируют народ.
— А как быть с Пушкиным?.. Львом Толстым?.. Декабристами?.. Герценом?.. Они-то ведь не простые и по-вашему — эксплуататоры. Поместья, деревни, земля, челядь. Вам бы моего Кирилла любить. От имений он отказался в пользу сестер. Мы жили только на его жалованье.
