— Вы бойкая дама! — почти с восхищением сказал Старков. — Умеете запутать. Конечно, я в пансионах не обучался. А вы не просто дурачитесь. Хотите что-то доказать.
— Да?.. Может, то, что вы никого не любите и не любили? Даже самого себя, — сказала она, словно советуясь.
— Себя-то уж точно. Кабы любил, не был бы тут. Только вам-то что с этого?
— Мне?.. — Она задумалась. — Наверное, я защищаю слово «любовь». Ваша любовь к простому народу — злость на своих обидчиков.
— Каких обидчиков?
— Вам лучше знать…
На этом разговор оборвался. Старкову принесли обед, и Мария Александровна стала поспешно собираться.
— Я завтра приду, — сказала она на прощание…
…Тюремный врачебный кабинет. Обнаженный по пояс Старков стоит перед врачом. Тот снимает повязку с его плеча.
— Удивительно! — говорит врач. — Никаких следов.
— На мне заживает как на собаке, — сказал Старков.
— Ну и здоровье у вас! Вы физиологический уникум. И главное — я никогда не встречал такой крепкой нервной системы. С вас хоть диссертацию пиши.
— Рад послужить медицинской науке! — пошутил Старков. — Но и от вас кое-что потребуется. Великую княгиню подослали?
Врач улыбнулся наивности вопроса, но ответил серьезно:
— На таком уровне это исключено.
Старков задумался.
— Мария Александровна сильно набожная?
— Без фанатизма. Насколько мне известно. Глубоко верующий человек. Ею движет собственная совесть.
— Совесть — дело обоюдное, можно сказать, палка о двух концах, — как-то странно поглядел на врача Старков, — и меня тоже подвигла совесть…
…Камера. Старков сидит на табуретке с обмотанной полотенцем шеей, а Мария Александровна ловко взбивает в никелированном тазике мыльную пену.
— Почему у вас такой недоверчивый вид? Я отличный брадобрей. Брила раненых в госпиталях. И мужа, когда ему раздробило кисть. А он, знаете, какой привереда… был.
— Да уж представляю, — проворчал Старков.
— Прибор английский. А бритва золлингенская. Муж признавал только первоклассные вещи.
Мария Александровна принялась точить бритву.
Старков искоса следил за ее зловещими движениями.
Она добавила пышной пены на щеки Старкова и, закинув ему голову, поднесла острое лезвие к беззащитному горлу.
И вот Старков выбрит, спрыснут одеколоном, припудрен. Провел ладонями по атласным щекам:
— Это работа!.. Я бы на вашем месте иначе распорядился.
— О чем вы?..
— Ведь вы меня ненавидите. И должны ненавидеть, и никакой Боженька вам этого не запретит. Я лишил вас всего. И как хорошо — чик по горлу. И отвечать не придется: самоубийство в порыве раскаяния.
