Читки в школе он не прекратил. На них приходила и Аглая Петровна, слушала, молчала.
«Надувает зоб, эсерка», — думал Иван и торопился скорей рассказать крестьянам все, что знал о партии эсеров, насторожить их.
Вот и фоминский священник появился на уроках Малышева. Седобородый, костлявый, в суконной потрепанной рясе, он молча уселся за стол рядом с учителем. Темные, колючие глаза его впивались в лица учеников.
После звонка священник дружелюбно попенял:
— Слухи о тебе, господин учитель, идут дурные: сборища в школе устраиваешь, в храме божьем тебя не видать. В Махнево вот каждое воскресенье зачем-то таскаешься. Ты еще — вьюнош. Наставить тебя некому. Приходи в церковь, успокой Аглаю Петровну… И ко мне в дом милости прошу, вот завтра, после обедни, и приходи. У меня в доме женское общество найдется.
Иван слушал, полузакрыв глаза. Вспомнилось Верхотурье, храмы, испуганные глаза богомолок.
Он поблагодарил, избегая прямого отказа, но ни в церковь, ни в дом попа на другой день не пошел. Хотелось побыть одному. Иван с утра направился к реке.
Дома́ заиндевели. Мороз клубился туманом. Солнце искрами рассеялось по сугробам. На снег больно смотреть — сверкал. Следы птиц на нем, как строчки. Но и те оборвались, словно птицы зарылись в теплый снег. Кедры, скованные стужей, потрескивали. Ветки берез синели, как серебряные, и ветер не мог их пошевелить.
Кругом — ни души, кроме мужика с висячим носом, который шел следом за Иваном, да и тот скоро отстал.
На реке Малышева догнали Евмений и Стеша. Сзади бежал Семен Немцов, окликая:
— Степанида Ивановна… Стеша!
Женщина отстала.
До Ивана Михайловича донесся ее дрожащий голос:
— От мужа не уйдешь… Отказываю я тебе, Сеня… Он без меня пропадет, а я, может, его человеком сделаю. Не зови ты меня.
Немцов упрекал ее, сердился:
— Слезы-то твои лукавые…
Евмений то и дело кашлял.
— Тебе лечиться нужно! — сказал Иван.
— Не умру. Я за тебя беспокоюсь. Что-то Реутов стал часто бегать за тобой. Вот мы и вышли на выручку. Поберегись!
— Это тот, с висячим носом?
— Именно, с висячим… — рассмеялся Евмений.
— Я не боюсь. Вот придумал я… Нам нужно посиделки посещать… Там слово-два сказать.
В тот же вечер Иван, Евмений и Семен с гармошкой пошли на посиделки. Навстречу им из дома лилась песня. Ее стонущий мотив был знаком с детства. Когда они вошли, девушки и парни оборвали песню, неловко смолкли. Иван сказал весело:
— Мы на песню, как на огонек, к вам зашли, а вы замолчали.
