— Ну это мы еще увидим! — заявил Август.
— А что, он на это способен. Он ходил спрашивал совета у Осе.
— У Осе? Вот черт!
— Она много чего ему насоветовала, она давно на нас держит сердце и хочет нас извести. А все из-за того, что как-то раз она заявилась к нам ночью, а мы не могли ее приютить, с тех пор она злобу и затаила и делает все, чтоб нас извести. Она страх какая злопамятная. Горемычные мы, горемычные!
— Перестань, не волнуйся! — принялся утешать ее Август. — Да у него духу не хватит стрелять. А Осе я засажу за решетку. Это в моих силах. Я давно уже об этом подумывал.
Корнелия, всхлипывая:
— Благослови вас Бог! Я так и знала, стоит мне с вами поговорить…
Август сразу напыжился. И снова принялся ее утешать: ну что она такое забрала себе в голову, разве у Хендрика хватит духу стрелять? Сколько ему лет?
— Двадцать два, а Беньямину двадцать четыре.
— Быть тебе за Беньямином! — постановил Август. Ему страстно захотелось подняться в ее глазах, он решился открыться ей, благо момент был для этого подходящий: — Такой юной девушке не пристало сидеть и плакать! Посмотри на меня, разве я плачу? Я старое корыто — да-да, не отрицай, — и мало того что старое, но прямо-таки показательное, точь-в-точь как звезда, что пролетает по небу и исчезает, — и не думай мне возражать. Но я знавал другие времена, и какие!
— Я и не сомневаюсь!
— Уж будь уверена! — начал он хвастаться. — Боже правый, да в молодых летах я не знал себе равных, лихой был парень. У тебя только двое, а за мной однажды увивались сразу три девушки. А другой раз девушки гнались за мной аж по льду. Ну меня-то лед выдержал, а их было пятеро, и они провалились. Никогда не забуду, две до того хорошенькие…
— И что же случилось с девушками? — испуганно спросила Корнелия.
— Я их спас, — успокоил ее Август.
Пускай он и опростоволосился в случае с проповедником, зато теперь у него появилась возможность поправить дело. Он занимал Корнелию всякими байками, и тешил себя самого, и, пожалуй что, сам во все это верил. Понарассказав ей множество всяких историй, он поведал еще одну: это было в чужой стране, у дверей своего дома сидела молоденькая девушка и играла на губной гармонике. Прямо заслушаешься, а о самой девушке и говорить нечего, такая она была раскрасавица. На шее — жемчужное ожерелье в несколько ниток, а платье — кисейное, это ж летом было, в жару. На тамошнем языке она называлась Синьора. Как только она его завидела, то встала и пошла ему навстречу, и улыбнулась, и пригласила в дом, и не пожелала сидеть нигде, кроме как у него на коленях…
