В кадре панорама небольшой вертолетной площадки. Два вертолета застыли большими зелеными беременными стрекозами. У края площадки на скамейке сгорбился журналист. Он пишет что-то в свой блокнотик. Часовой у вертолетов с любопытством поглядывает на него, шагая под застывшими винтами.
Голос за кадром:
Что заставляет людей перемещаться по свету? Никто не знает. Снова и снова все новые Ясоны и Одиссеи отчаливают от своих берегов. Отчаливали и будут отчаливать, пока существует хомо сапиенс. Каждый за своим золотым руном надежд, денег, славы, в результате расчета или в порыве безумства, по приказу тоски или гордыни. Все эти причины – правда, но не вся правда.
Какое золотое руно в который раз поманило меня на Кавказ из повседневного спокойствия в надрывающую душу беду? Поехал ли я за новыми ощущениями, чтобы отдраить, отскоблить потускневшее восприятие жизни, за новой философией, которой требовала душа, или позвало меня в этот опасный путь банальное журналистское честолюбие, или всё же вновь и вновь убегаю от самого себя и тайных своих желаний, которых и сам не понимаю, в затаенной надежде встретить отца – не знаю. Сам ли я принял такое решение или неведомый император, разглядев мое дерево зинь, заставил меня отправиться в путь, – не знаю…
Наверное, это формула жизни: «Человечество – вечный странник, который забыл, откуда идет, не знает, куда и его все время мучит вопрос: зачем?»
Ночной полёт (Ханкала – аэропорт «Северный» – Итум-Кала)
Солнце уходило за отдаленную гряду гор, и надежда на прилет вертушки таяла с той же скоростью, с какой таял день. Небольшой дощатый сарай, над выходом из которого была кое-как прибита табличка «Аэропорт Ханкала», пустел. Народ – все больше военный, камуфляжный, – потеряв надежду на вылет, разбредался по своим расположениям.
– Вот так всегда, – ворчал пожилой полковник, нервно расхаживая по сараю, – из Моздока прилетишь моментально, а тут обязательно застрянешь!
Во время перелета из Моздока полковник весело и громко рассказывал старые анекдоты и то и дело прикладывался к фляжке, в которой, кажется, булькал коньяк. В который раз он выходил на площадку и спрашивал у перронного, так будет вертолет или нет? И в который раз перронный пожимал плечами – а кто ж его знает, должно быть будет… А может и нет…
Почти стемнело, когда в сарае кроме меня остались лишь полковник да двое контрактников, пристроившихся на неструганой скамеечке. Один из них был совсем молод, худ, нервен и пьян, а второй постарше – круглый, как мячик, подвижный, веселый и почти трезвый.
