— Егорушка, не забалтывайся, мы с Санечкой сестрички, — обиделась Анна.
— Ну и давай по-родственному.
— От тебя, Егорка, словечка путного не услышишь. Мужики вон на разборке ждут, а ты около бабенок крутишься, — и, прищурившись, шепнула Антоновой: — Пашенька, молочная, поди, тебе помнится? Коровина, миленька своего, не забыла? Был соколик, обласкал курочку да за облачка, — и ласково взяла ее за руку.
— Молочная что мне, что тебе будет помниться. Квиты, Анка!
В полдень в летний лагерь приехал из Кузьминского секретарь парткома Иван Ильич Алтынов, с ним кассир Самсоныч, седенький, чахлый старичок — щека щеку ест — с тугим портфелем. Уселись они на бревнах, что грудой лежали неподалеку от доильных площадок. Самсоныч дремал, лишь сухие желтые до синевы руки цепко держали на коленях пузатый портфель. Алтынов курил и пристально следил за дойкой.
Прасковья доила коров, но нет-нет да улучит минутку кинуть глаза на портфель. «Никак, зарплату привезли, — радовалась она, — попусту Самсонычу что трястись: оно хотя и на легковушке, но старому человеку на чем хочешь тяжело. Маньке бы срядить туфли да пальто, может, осенью Юрка посватается».
Сняла доильные стаканчики с вымени Зари, погладила ее, как бы поблагодарила, что молоко отдала, выпустила; на ее место встала Синица, небольшая бойкая коровка. Прасковья и ее погладила, да еще ласково назвала:
— Синичка моя, озорничка моя.
Работала привычно, даже забыла о Самсоныче. Оглянулась, а он с Алтыновым уже за столом. И Грошев рядом. Ишь, и стол из молочной захватили, и вспомнилось давнее: «Тогда вот и я сидела за этим столом. А милка стоял за спиной… Он только тихонько дотронулся до плеча, меня и жаром опалило. Ждала: вот еще раз прикоснется…»
— Мама, тебе помочь? — окликнула Маша.
— Кончаю, дочь, — отозвалась Прасковья. «Вот и Маша лицом в него, даже в голосе что-то от него… А он и разочку не приехал поглядеть на дочь».
Прасковья выпустила корову, слила молоко в флягу. Теперь можно было смахнуть с глаз нависшую прядь. Доярки усаживались рядком на бревнах.
— Старшая Антонова, ты скоро? — спросил Тимофей Грошев.
«Что-то я нынче припозднилась», — снимая халат, подумала Прасковья. До стола не дошла, Алтынов поднялся навстречу, подал левую руку — правая в черной кожаной перчатке недвижно висела вдоль туловища.
— Хорошего человека пождать можно, — сказал он. — Здравствуй, Прасковья Васильевна!
Прасковья смутилась от такого внимания, села на краешек бревна около дочери.
