Налетел легкий ветер, пересчитал листья на ближней липе, кинулся на пруд, взъерошил воду — закипела она. Алтынов встал, нечаянно стукнув черной перчаткой о край стола.
— Дорогие мои женщины. Вы неплохо поработали в минувшем месяце…
Слушали его внимательно. Прасковья следила за Анной. Та сидела, подавшись вперед, видно, ждала, когда Алтынов назовет ее имя: привыкла баба к почету, но Алтынов вдруг сказал, что красный вымпел и денежная премия присуждаются Антоновой Прасковье Васильевне. Прасковья оторопела. Она не предполагала, что обогнала Анну по надоям молока. Анна вначале побледнела, потом густо покраснела. Три года Кошкина держала первенство, ровно столько, сколько Прасковья раздаивала первотелок.
— Антонова, поди сюда, — Алтынов привлек ее левой рукой к себе и поцеловал в щеку. — Спасибо тебе, Паша, — сказал растроганно. — Смотри, не поддавайся Анне Антиповне. Она не сдалась. Так, что ль, Анна Антиповна?
— Так, так, — поддакнула Анна и насильно улыбнулась.
В желтой сухой руке Самсоныча мелькнули две красненькие бумажки — Прасковьина премия.
— Ну что. — Прасковья чувствовала, как волнение сдавило горло. — Не знаю, за что и премия. Вроде все старались. Вон Анна из сил старалась…
Кошкина замахала руками:
— Нет, нет, я плохо старалась. Да все времечко первой быть — устанешь.
Отговаривалась, но в голосе так и сквозила обида. Никто этого не уловил, а Прасковья уловила. Да и кому еще было дело до старого соперничества, даже Маша не замечала ничего. Она радовалась своему третьему месту. Третье место, хотя всего четыре года ходит в доярках. Скоро и Прасковья забыла про расстройство Анны Кошкиной.
Самсоныч щелкнул блестящим замком портфеля. Доярки, как по команде, поднялись, сгрудились у стола. Маша наклонилась над ведомостью, выкрикнула:
— Нинка, тебе сто пять рэ.
— Ты мне взгляни! — кричала маленькая, с востреньким личиком Любка-Птичка из-за спины Анны Кошкиной.
И такой поднялся гвалт, что Самсоныч необычно лихо прикрикнул:
— Замолчите, сорочье племя, работать не даете!
— Правда, что расшумелись? — посочувствовала Прасковья. — Долго ли обсчитаться, потом кассир выкладывай из своего кошелька.
Свои красненькие она старательно пересчитала, прежде чем опустить на дно глубокого кармана нижней юбки.
— Антоновы, вы около трехсот заработали, — сказал Алтынов. — Прилично.
Да, прилично, — мысленно согласилась Прасковья и, усаживаясь на бревна, в который раз подумала: «Свои на книжку положу. Манькины пойдут ей на наряды. Двадцатый год девке — самая пора замуж».
