— Печать сам бросил, насчет произвола скажу так: бывает, иногда не считаюсь с тобой, случается.
— Признался, чует кошка, чье сало съела.
— Но ты допустил произвол над Миленкиной, над жителями Малиновки. С ними никто о переезде в Кузьминское не говорил, никто их не убедил в целесообразности переселения, если оно действительно целесообразно, в чем я сомневаюсь: просто Зимину из Нагорного не хотелось заниматься чужой Малиновкой, отнес ее к числу мелких неперспективных селений.
— Андрей Егорыч, нам пора знать крестьянскую натуру — мужик что мешок: что положишь, то и несет.
— Был когда-то мужик, теперь образованный крестьянин, цену себе знает. Кто изучал перспективы Малиновки? Никто. Глянули на карту, ага: далековата деревушка от центральной усадьбы, снести ее, и снесли карандашом…
В дверь постучали. Низовцев замолк, а Прохор Кузьмич торопливо, опасаясь, как бы его не остановили, схватил печать. Вошел Алтынов, поглядел на сапоги.
— Пожалуй, наслежу.
— Ныне от грязи не спасешься, — проговорил Низовцев, пожимая его озябшую левую руку. — Откуда?
Алтынов провел ладонью по мокрому холодному лицу, стряхнул капли.
— Вот и умылся, о чем толкуете? — спросил, присматриваясь к Прохору Кузьмичу, который что-то запихивал в карман.
Низовцев прищурился.
— Коротаем времечко, дождь окаянный не дает делами заниматься. От скуки мутит бес.
Прохор Кузьмич заторопился.
— Я пошел, надо бабки подбить по сельхозобложению. У кобылки семеро жеребят, а хомут свой.
— Что он? — спросил Алтынов, когда председатель сельсовета ушел.
— Дождь, время девать некуда.
— Я из Малиновки проскочил до дождя.
— Как там?
— Антонова уехала.
— Как уехала?
— Знаешь, как уезжают.
В железную крышу словно гвозди заколачивали. Андрей Егорович представил, как, разбиваясь, брызжут дождевые шляпки. Алтынов вынул из кармана плаща районную газету.
— Вот последние данные, Антонова занимает первое место по колхозу и третье по району. Недавно я ей вручал вымпел, какой у нее задор был — и вдруг эта история. Егора Самылина гнать, гнать!
— Егор, Егор, — очень тихо проговорил Низовцев. — Егор не страшен. Не забудь, Иван Ильич, война в тебя выстрелила там, на фронте, других она сражает и сейчас, двадцать с лишним лет как кончилась, а люди носят осколки, снаряды рвутся. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Осколки, война, символы, — заволновался Алтынов, — но Антонова всю жизнь проработала дояркой… Это у меня никак не укладывается. По-моему, не война виновата, просто люди на тихих выселках одичали, их срочно нужно спасать, а мы вместо этого дворы там строим.
