С первых же шагов Матрена невзлюбила Погоныша.
— Ни кожи, ни рожи, ни удали! Словом, ни в сноп, ни в горсть! — возмущалась женщина.
— Одним только и издался он у меня, доченька, — жаловалась говорливая веселая свекровь невестке, — спать да жрать. Робить — маленький, а есть — мужичок. Наскрозь у него проходит, как у утки. А не разбуди — два дня кряду проспит.
В германскую войну взят был Погоныш, как ратник ополчения, в солдаты. Пристроился денщиком…
За время войны без мужа Погонышиха схоронила свекровь, принесла двойню и поправила хозяйство.
— Обрадовалась свободе: сразу двойняшек… — попробовал было упрекнуть Матрену Зотейка, да поперхнулся от такого толчка в бок, что головой разбил стекло у окна, и с тех пор не заговаривал про это дело.
Мучилась с Погонышем Матрена до вступления в артель, — с каждым годом хозяйство ее шло не кверху, а книзу.
— С руками и с ногами съел он меня, окаянный. Всякую пищу, всякую овощу — хоть под замок запирай. Одним словом, не мужик, а мельница. Вот уж действительно, не устал ли, Зотеюшка, на чужом горбу сидя…
Еще утром, когда Матрена, отстряпавшись, пошла на покос, послала она Изота за лошадьми и строго-настрого наказала ему привести их на смену к раннему обеду.
Погоныш проискал коней до завтрака. Потом забрался в погребицу, не вылезая, выпил кринку молока, достал горшок простокваши, нашел насушенные Матреной к осени сухари и все съел.
— После хлеба-соли два часа отдыху по казенному положению полагается. Дело на лугу артельное, Не к спеху, а работа дураков любит.
Устроившись под навесом, он уснул. Здесь его и застала и разбудила жена.
Погоныш ехал и мурлыкал любимую песню:
Слышу, ви-жу, да слы-шу, ви-и-жу,
Едет ба-арин, да две собачки впе-э-реде,
Д-да-а-а две со-ба-а-ачки впе-э-реде,
Да-а два лакея наза-де-э-э-э…
Петь ему скоро надоело, и он, от природы большой любитель поговорить, стал разговаривать с лошадью:
— Дураки мы с тобой, Гнедко. Да еще какие дураки-то! Сели на нас с тобой, брат, и поехали. И всю-то жизнь, всю-то жизнь будут ехать… К примеру, скажем, артель. А что нам с ее? Ну, скажи, старый дурак, что с ее толку? Вытянут, брат, они из нас все жилы.
Изот так увлекся разговором с Гнедком, что не заметил, как въехал в луга.
Вечерело. С лугов тянуло ржавым запахом мочажин.
Привязанные за хвосты лошади лениво тянулись следом. Гнедко шагал, опустив старую длинную голову, и на ходу дремал.
— Бог на помочь, Акинф Фалеич! — крикнул Погоныш, поравнявшись с Овечкиным; он всех мужиков называл всегда по имени и отчеству.
