Акинф остановился и спросил:
— Чего поздно сменных-то ведешь? Солнце уж на седало поехало.
— Дома дела были, Акинф Фалеич. Как тут наши без меня-то орудуют?
— Почитай, до после полудня не выпрягали.
— Вёдрышко бог дает миру с сеном управляться, каждая минута дорога, — сказал Зотейка и почесал спину между лопаток. — А у меня, скажи, такая неуправка по двору! Вот и колочусь теперь и там и тут, хоть разорвись, Акинф Фалеич! Дернул дьявол с артелью связаться! Ой, чую, что заездят они меня насмерть!
Овечкин уже далеко угнал прокос, а Изот все еще не трогал с места. Лошади жадно хватали из свежеподваленных рядов призавядшую траву.
— Э-эй! — услышал Зотейка окрик от артельного балагана.
— Приспичило!.. Не дадут и с человеком поговорить! — проворчал он и не спеша поехал к стану.
21
Первыми стали жать артельщики. На поле вышли все, от мала, до велика, только Станислав Матвеич остался на пасеке. Жать приходилось вручную: на жатку или хотя бы на лобогрейку пока не было средств, — но это никого не огорчало: уж больно хорош был хлеб.
— Машины к нам придут… Скоро придут… — любил повторять слова Зурнина Дмитрий Седов.
Участок захватили шириной в полгектара. Женщины перекрестились на пылающий, алый восток. Под ветром золотистый хребет полосы гнулся из стороны в сторону, зыбкими волнами бежал к ногам. Спелым хлебом и горьковатой, духмяной полынью обдавало лица.
— Море! — сказал Дмитрий Седов и вонзил серп в упругие стебли.
В три ухватка он набрал тяжелую горсть колосьев и, взмахнув над головой, положил ее на своей постати[15].
Подняв первый, показавшийся особенно тяжелым сноп, поставил его на-попа и разогнулся.
«Я первый!» — радостно подумал Дмитрий, но взглянув в сторону Герасима, увидел, что и тот поставил уже сноп и бережно затыкает под вязку подобранные со жнивника колосья.
Марина, Матрена Погонышиха, Пистимея, Христинья торопились одна перед другой. Не ладилось только у Изота, не державшего никогда серпа в руках: он стоял на краю полосы и тряс левой рукой.
«Обрезался, должно быть», — подумал Дмитрий и снова склонился к полосе.
Пшеница горела под серпами, хрустел упругий жнивник под ногами, азарт пьянил жнецов.
Герасим с Седовым жали рядом. Словно не торопясь, поворачивался из стороны в сторону на своей полосе Герасим, но в каждом его движении чувствовалась система: он наматывал огромную, в половину снопа, горсть пшеницы, набирая ее между пальцев одному только ему известным способом.
Дмитрий брал проворством движений, быстротой поворотов — и когда клал горсти и когда завязывал снопы.
