— Умер? — чуть слышно спросила она.
— Живой… Посторонись, бабушка!
Помочь внести деда Агафона в избу взялись четверо, и тут только все увидели, что правой ноги у него нет по колено.
Дома Агафон Евтеич попросил Селифона обрядить его в «смертное». И по тому, как он говорил с ним, как глядел на него, Селифон понял, что дед что-то важное хочет сказать, что не в тягость он ему.
— Посиди около меня, внучек. На горе в ловушке о грехах вспомнил, слово дал…
Говорил тихо, но каждое его слово было слышно, даже стоявшим у порога черновушанам:
— Ты, старуха, не плачь! Тлен и всяческая суета… Дуню вот, Селифоша, на тебя оставляю…
Мысли деда Агафона перебегали с одного на другое; он останавливался и снова возвращался к их началу:
— Тлен все, и ничего теперь человеку, кроме забот о грехах… Дуняшке долю выдели, остальное себе возьми, внучек. Тлен и суета сует… Сыромятны кожи на выделке у… И одна подошвенна в волости…
Дед Агафон забыл, у кого находятся в выделке кожи.
— Идите все теперь, идите… Смертынька моя подходит… вон она, за косяком.
Все испуганно покосились на косяк двери.
— Идите, православны… Тяжко мне… Сель… дай ру… — не договаривая слов, попросил дед.
Силы оставляли больного. По желтому лицу его пробегали судороги. В комнате было нестерпимо душно. Селифон взял холодеющую руку деда.
Бабка зажгла восковые свечи. Мужики и бабы вышли на улицу и остановились на дворе.
Умер Агафон Евтеич ночью. В бреду он часто звал внука, смотрел на него и не видел.
Несколько раз дед тщетно пытался вспомнить, у кого же находятся в волости сданные еще в прошлом году в выработку сыромятные кожи.
Все утро и весь день похорон в доме Адуевых толпились люди.
— Два века не проживешь: смерть причину найдет, — тяжело вздохнув, сказала какая-то древняя старуха у порога, и вместе с ней тяжело вздохнули все.
14
Любовь Селифона и Марины, казалось, росла с каждым днем. Он просыпался всегда раньше ее и ждал, когда Марина откроет свои большие, удивительные глаза.
Близко они казались еще больше и прекрасней. Полуприкрытые густыми черными ресницами, они походили на глубокие омуты, раскрытые — на весеннее небо. Лежал он не шевелясь: ждал так, словно не видел ее многие годы. А дождавшись, когда проснется, и наглядевшись друг другу в омуты глаз, они начинали говорить, как перед долгой разлукой.
Потом Селифон уходил и все время видел, ощущал Марину. Казалось, что-то оставшееся от близости с нею все время звенело в нем, веяло вокруг него, будоражило пьяное, счастливое его сердце.
