Спать он еще не собирался.
Лежа навзничь, он согнул ноги, выставив вверх колени и заложив руки за голову.
— Погоди, — сказал он Урусу, — дай подумать…
И через минуту заговорил:
— Если они идут ко мне то, значит, я еще сила. Нет, я приму к себе этого Молчанова. Я его еще помню по Тушину.
Поселившись в Калуге, Молчанов сразу понял, что дело тушинского царика можно считать, почти-что проигранным.
Каждый раз происходили ссоры и драки между казаками и приставшими к царику татарами.
Был слух, что царик хочет бросить Калугу и уйти в степи, чтобы основать там новое татарское ханство.
Об этом Молчанов услыхал в первый раз только здесь, в Калуге.
Понемногу ему удалось войти в милость и у царика и завести дружбу с окружавшими его татарскими князьями и московскими людьми.
Но московские люди, дворяне и бояре, один за другим покидали царика…
И уводили с собой своих людей.
Цариков двор мало-помалу превращался в ханскую ставку.
Иногда у Молчанова мелькала мысль арестовать царика и доставить его в Москву.
Сделать это было не так трудно.
Отношения между татарами и казаками обострялись все больше. Никто из казаков теперь не верил уже, что царик— истинный Дмитрий-царевич. Они держались около него потому только, что он нужен был им, как молчановским запорожцам нужен был Молчанов.
При царике они были войско, как всякое другое войско. Как войско московское или польское.
У них был свой царь, и они при этом царе чувствовали себя гражданами в своем отечестве.
Был царь — было и отечество, как бы своя земля, свое государство.
Для того же царик был нужен и татарским князькам.
И они манили его к себе в степи.
Молчанову восстановлять казаков, против татар было нечего. Они и без того глядели на них как волки.
Но это все-таки был бы рискованный шаг, схватить царика и отправить в Москву.
Казаки совсем не хотели идти под московскую руку. Ни под московскую, ни под польскую.
Никуда они не хотели.
Они хотели быть тоже сами по себе.
И мысль Молчанова понемногу стала обращаться на другое.
В отряде запорожцев, которых он привел с собой в Калугу, был один, на которого, как ему казалось, можно вполне положиться.
Звали этого человека Капут.
Капут был грамотный и даже знал немного по-латыни. От безделья он иногда разводил на воде мел, очинивал дорожным ножом гусиное перо и начинал писать, макая перо в разведенный мел, что приходило в голову.
Раз Молчанов застал ело за этим занятием и надивился искусству, с которым выводил он буквы и делал разные завитушки и росчерки.
