И когда узнал чье, стал смотреть туда, куда показывали ему запорожцы.
И увидел статного всадника в польском панцире и шлеме, стоявшего на освещенном костром, красном снегу…
Была красивая картина: огонь костров горел на панцире и шлеме, и фигура всадника казалась огненной фигурой.
Узнав от Молчанова, что он хочет служить его пресветлому величеству. Урус ускакал со своими татарами и московскими людьми в город и имел совещание с пресветлым величеством, уже собравшимся ужинать.
Царик обрадовался.
Но Урус был угрюм.
Он сказал царику:
— Чем их больше, тем меньше нас.
— Как так? — сказал царик, поднося ко рту большую серебряную чарку. Он уже приготовился опрокинуть чарку в рот, но не сделал этого. И так и остался с открытым ртом, глядя на Уруса, что он скажет еще в пояснение тому, что сказал.
Урус объяснил очень просто:
— К нам только и идут одни дорожные грабители. Чем их будет больше, тем нас будет меньше, потому что они ползут сюда со всех сторон, а наши больше не идут.
У Уруса с цариком были почти приятельские отношения. Царик ему доверялся во всем.
— А почему не идут ваши? — сказал царик и поскорее опрокинул чарку в рот, крякнул, потер грудь ладонью и закусил, зачерпнув из серебряной миски. серебряной ложкой студня с хреном.
Царик, как и Урус, был невысок ростом. Борода у него была курчавая, русая, круглая и веселые голубые глаза.
Одет он был в виду позднего часа, близкого к отходу ко сну, в пунцовую шелковую рубаху, без надеваемого обыкновенно поверх рубахи полукафтанья.
На ногах были татарские мягкие, шитые бисером туфли с загибающимися вверх острыми носками.
Широкия шелковые шаровары на сдержках у щиколоток были, как и рубаха, ярко-красного цвета.
— Почему же они не идут, ваши? — повторил он, опять наполняя чарку водкой.
И видно было, что, хотя его интересует этот вопрос, почему идут к нему казаки, а татары не идут, — его вместе с тем привлекает и серебряная чарка, которую он держал перед ртом.
— А? — сказал он, поглядев в чарку и потом на Уруса. И потом опять в чарку.
Урус его хорошо знал. Он больше всех кушаний любил студень с хреном. И Урус понимал, что он сейчас предвкушает удовольствие, когда выпьет и заест водку студнем.
— А? — сказал он, для чего-то дунул на чарку, осушил ее залпом и, ставя одной рукой чарку на стол, другой потянулся к ложке, торчавшей из миски.
— Потому и не идут, — ответил Урус. — Чего здесь сидеть, уж поляки в Москве.
Царик отошел от стола и лег на лавку, покрытую дорогим персидским ковром. Он спал не здесь, а в другой комнате, но он говорил, что, лежа ему думается легче.
