— Я — француз. Мне назначили квартировать у вас на все время, что я пробуду в Венеции.
Старик не произнес ни слова в ответ. Он стоял, словно остолбенев.
— Мне бы не хотелось, сударь, чтобы мое вторжение доставило вам неприятности, — сказал Иоганн. — Я постараюсь быть как можно незаметнее и не причинять вам беспокойства.
При этих словах чуть заметная улыбка тронула губы Эразма, но этого оказалось достаточно, чтобы в сердце Иоганна шевельнулась радость.
— Благодарю вас, сударь, за вашу предупредительность, но просто я уже слишком стар, чтобы интересоваться этой войной. Мне довелось слышать разговоры про Бонапарта, и если Венеция теперь принадлежит французам, что ж, мне ничего не остается, кроме как смириться с этим.
Старик изъяснялся на хорошем французском. Он посторонился и пригласил Иоганна войти. Карельски кивком поблагодарил его и улыбнулся:
— Где вы научились так замечательно говорить на нашем языке?
— В Париже. Но это было давно.
— Не сочтите за нескромность с моей стороны, но что вы делали в Париже?
— Делал скрипки. Я — скрипичный мастер.
Иоганн с изумлением взглянул на Эразма:
— Вы сказали, скрипичный мастер?
— Да. Вам это кажется странным или смешным?
— Нет, нет, ни в коем случае. Просто я подумал, что наша встреча произошла не без участия богов.
На том плоту тишины, какой являет собой Венеция и который с каждым днем все глубже погружается в море, без счета музыкальных душ.
И первой в их ряду была душа Иоганна Карельского.
Второй — душа Эразма.
Третьей же была душа войны.
Но о музыке, что мила ей, Иоганн и Эразм никогда не говорили.
Каждое утро Иоганн с огромным сожалением уходил из дома скрипичного мастера и отправлялся в штаб гарнизона. Там он изнывал от скуки. В сущности, делать ему было нечего. Несколько раз ему поручали заполнять какие-то формуляры, но это было еще тоскливей, чем безделье.
Четвертого июня, в Троицын день, на площади Святого Марка был устроен пышный праздник, в котором участвовали и французские и итальянские офицеры. Штандарты Венеции были заменены трехцветными флагами Французской республики. А в завершение торжества были преданы сожжению «Золотая книга»[3] и знаки власти дожа.
В театре «Ла Фениче»[4] дали великолепный оперный спектакль. То была выставка роскоши и богатства. Куда ни глянь — шелка, парча, кружева. Венеция хотела чувствовать себя счастливой под властью нового господина.
Иоганн участвовал в этих празднествах нехотя и лишь по долгу службы. Он страшно устал от ужасов и грязи войны. По вечерам он не оставался пьянствовать с однополчанами, а спешил вернуться в дом Эразма.
