Что-то стукнулось о днище лодки — мерлинг был раздосадован. Глиннес вспомнил, что голодные мерлинги нередко переворачивали лодки со спящими людьми. Пошатываясь, он выбрался на причал, втащил за собой дрожащую горе-соблазнительницу и повел ее к дому по озаренной звездами тропе.
Дюиссана стояла посреди комнаты, безмолвная и несчастная, пока Глиннес наливал два стаканчика оланчийского рома. Погруженная в невеселые мысли, девушка безразлично пригубила ром. Глиннес вытер ее насухо полотенцем, сам тоже вытерся, и отвел ее к кровати. Дюиссана начала плакать. Глиннес гладил ее по голове, целовал ей щеки и лоб. В конце концов она согрелась и расслабилась. Кауч еще пьянил ее, мысль о темной неподвижной воде пугала — она становилась отзывчивее, и любовники снова обнялись.
Рано утром Дюиссана вскочила с постели и, не говоря ни слова, быстро надела тонкое платье и сандалии. Глиннес наблюдал за происходящим бесстрастно и вяло, будто глядя в перевернутый бинокль. Когда Дюиссана подобрала накидку и бросила ее на плечи, Глиннес приподнялся на вытянутых руках: «Ты куда?»
Дюиссана мельком покосилась на него — выражение ее лица удержало Глиннеса от дальнейших расспросов. Поднявшись с кровати, он обернул вокруг пояса парай. Дюиссана уже вышла. Глиннес спустился за ней по тропе на причал, пытаясь придумать слова, звучащие не слишком неискренне и в то же время не слишком раздражительно.
Дюиссана вступила в лодку, бросила ничего не значащий взгляд через плечо и уехала. Глиннес стоял, провожая глазами удаляющуюся лодку — ум его, смутно разгоряченный, пытался найти выход из тупика. Что заставляло Дюиссану вести себя нарочито бесчувственно? Она сама пришла к нему — он ничего не обещал и не предлагал... Глиннес понял свою ошибку. Следовало смотреть на вещи с точки зрения треваньев. Он унизил Дюиссану, нанес ей невыносимое оскорбление. Он принял дар неизмеримой ценности и ничего не дал взамен — не говоря уже о надежде разбогатеть, побудившей девушку приехать в первую очередь. Черствый, бессердечный, малодушный, он посмеялся над ней, оставил ее с носом.
Вообразив происходящее глазами треваньев, Глиннес вынужден был сделать и другие, более угрожающие выводы. Он был не просто Глиннесом Хульденом, похотливым обжорой-триллем — он олицетворял мрачную силу судьбы, враждебный дух космоса, с которым героически боролись треваньи. Беззаботно-забывчивые трилли легко мирились с невзгодами — то, чего не хватало сегодня, могло появиться завтра. Тем временем о невзгодах проще было не вспоминать, жизнь сама по себе была источником удовольствия. Для треваньев каждое событие было знамением, требовавшим всестороннего изучения — чтобы не становиться бессильной жертвой обстоятельств, нужно было предвидеть их влияние и последствия. Мир треваньев, как мозаика, состоял из множества сопряженных, но четко разграниченных элементов. Каждое преимущество, любая удача воспринимались как личные победы, служили поводом для торжества и похвальбы, тогда как любой проигрыш и каждая неудача, самая ничтожная, рассматривались как поражения, глубоко уязвлявшие самолюбие. Таким образом, Дюиссана потерпела психологическую катастрофу в результате его, Глиннеса, действий и бездействия — несмотря на то, что, согласно понятиям триллей, он всего лишь принял безвозмездно предложенный дар.
