— А почему у тебя нет их? — быстро спросил Володя.
— Сам знаешь почему: норму не выполняем… Ну и приходится на руки две-три сотни.
— А почему норму не выполняете?
— Это бригадира надо спросить, Саляхитдинова, он лучше знает. — Подумал и прибавил. — Уйду я от него. Кипит, как самовар, а толку чуть… Вообще уйду из кузницы.
— Ты говоришь, что две-три сотни на руки получаешь, так? Но ведь получка была позавчера, куда ты девал деньги?
Сарафанов глядел в тарелку, часто мигал, потом свел брови, хотел что-то сказать, но промолчал, потянулся за киселем.
— Ты к кому ходишь в общежитие-то?
— К Варлагану, прессовщик он.
Безводов откинулся на спинку стула, вздохнул.
— Понятно. Допивай кисель, сейчас перерыв кончится.
Наутро Безводов, дождавшись секретаря партбюро, рассказал ему о Сарафанове.
— Надо что-то делать с этой бригадой, Алексей Кузьмич. Вызовите Саляхитдинова еще раз, они оба уходить собираются, — заключил Володя с беспокойством.
Фирсонов сидел за столом, протянутая рука его лежала на телефонной трубке, но не снимала ее, гладко выбритое лицо дышало свежестью, покоем, синие глаза чуть сощурены: он решал какую-то сложную задачу.
Несколько раз пытался он вызвать Саляхитдинова на откровенную беседу, но всегда терпел неудачи. Кузнец влетал в комнату заранее накаленный, ощетинившийся, нелюдимо вставал у двери и, уставившись на него диким взглядом, отрывисто спрашивал:
— Зачем звал, секретарь?
— Садись, Камиль, — предлагал Алексей Кузьмич дружески.
— Не хочу садись, — отвергал Саляхитдинов и, багровея, выпаливал без передышки: — Хочешь в душу мою глядеть? Гляди! Вот она! Не хочу работать, уйду из цеха! Металл другим дают, много «кроватей» металла дают — куй, а мне не дают — я стой! Наладчики, мастера, слесари к другим идут, ко мне не идут — Саляхитдинов плохой. У других нагревальщики — держись! У меня Сарафанов — шайтан, лентяй. Как тут норму гнать! Живу в общежитии — знаешь, сколько людей? Шестьдесят человек людей, а комната одна! Хорошо это? Невеста есть, жениться надо, детей надо, куда приведу жену? Думай, секретарь! Можешь помочь Саляхитдинову? Можешь дать комнату?
— Нет, сейчас не можем. — отвечал Алексей Кузьмич.
Кузнец возвышал голос:
— А зачем звал, если не можешь? Слова слушать, обещания слушать — не хочу, не буду! — И выскакивал, исступленный.
— Замечай, Володя, — заговорил Алексей Кузьмич и отнял руку от телефона, — когда человек не любит свою профессию, то работа у него, как правило, не клеится, и цех и завод ему не нравятся. А не любит он ее потому, что она не дает ему радости, ну и заработка, конечно, то есть материального достатка. Надо помочь ему полюбить профессию, чтобы работа стала его потребностью, без которой он не смог бы жить, как без хлеба, без воздуха.
