— Лили — правду.
Лили закусила губу; глубоко вдохнула — воздух наполнил легкие, распирая грудь; и наконец вытолкнула его наружу вместе со словами:
— Я... не могу, мам. Не могу рассказать.
Мама не сводила с нее глаз.
— Я бы честно хотела — очень-очень — но не могу. Это, — поколебавшись, она все-таки продолжила, — это связано с моим миром — с магией. Я ничего не могу тебе рассказать.
Про себя Лили взмолилась: ох, только бы в этих словах оказалось достаточно искренности, чтобы лицо ее не выдало. Парадоксальность этой ситуации от нее не ускользнула: два года она мечтала — тысячи и тысячи раз — чтобы мама была жива, чтобы с ней можно было поделиться миллионом пустяков про Джеймса и Гарри, даже рассказать насчет Северуса — что она всерьез опасается за его душу, во всех возможных смыслах... И вот ее желание исполнилось, но она не может ни о чем даже заикнуться.
Нежно, бережно мама убрала Лили за ухо выбившуюся прядь волос.
— Ты все еще моя доченька, — сказала она так печально, что у Лили защипало глаза, и к горлу снова подступили слезы. — Возможно, колдовать я и не умею, но если кто-то — кто угодно — захочет навредить моей доченьке, он очень горько пожалеет, что твоя мама именно я.
Лили улыбнулась сквозь нахлынувшую боль. Ах, если б только все было так просто — а ведь когда-то ей казалось, что так оно и есть...
— Мамочка, ты у меня самая лучшая, — сказала она дрожащим голосом и прижала мать к себе покрепче, чувствуя, как та обнимает ее в ответ.
— А ну кыш убираться на столе, — мама отпустила ее и подтолкнула к ведущей наверх лестнице. — Кажется, нам крупно повезло, что твой Северус не возник в центре столовой и не перебил весь парадный фарфор.
Лили поцеловала мать в щеку и взлетела по ступенькам, думая, что если б только ее родные хоть раз в жизни видели аппарацию, они бы сразу догадались, что Северус забрался в комнату через окно.
* * *
Северус приземлился на очередную ни в чем не повинную урну — та покатилась по переулку, изрыгая содержимое — и несколько мгновений просто лежал на холодной мостовой — снизу что-то мокрое, сверху капает другое что-то мокрое — не обращая внимания на оставшуюся в морозном воздухе мусорную вонь. Он сам чувствовал себя как эта урна.
Я был Пожирателем Смерти.
Я знаю. Узнала еще тогда, когда ты меня спас.
О Боже, его сейчас стошнит. Его уже много лет как не тошнило ни от чего, кроме самых изощренных пыток.
Но это и есть пытка.
Он умудрился все-таки не расстаться с обедом — в основном потому, что переварил эти свиные шкурки еще несколько часов назад; несмотря на то, что только что случилось — на то, что он только что узнал — Северус на самом деле основательно проголодался. За исключением тех лет в Хогвартсе, в молодости он никогда не ел досыта — а потом, когда стал вероломным предателем, довольно быстро усвоил, что иногда наедаться просто непродуктивно, а иногда, наоборот, лучше воспользоваться подвернувшейся возможностью и не слишком... привередничать.
