Тут же из кармана, привязанного лентой к юбке, Ла Сингла достала серебряную монету. Она вложила ее в ладонь астролога. Приятно было глядеть на пластику ее движений, когда она вытягивала руку вверх, чтобы дотянуться до руки астролога. Партерелишь немного нагнулся, оставаясь по-прежнему в кресле.
Отступив чуть в сторону, Ла Сингла развернула бумагу и впилась глазами в написанное. О непередаваемое изящество, с каким вдруг безжизненно поникла кисть ее руки! Какую гамму смятенных чувств отразило внезапно побледневшее лицо! С какой утонченной грацией была прижата к прелестным губам тыльная сторона ладони — как бы с целью подавить рвущийся крик. А это отчаянье во взоре? А неподдельные слезы, струящиеся по бледным ланитам? Какое искусство! Какой талант, господи!
Далеко стоял я от сцены, но жесты и мимика Ла Синглы так ясно передали содержимое гороскопа, что я как будто сам его прочел.
Ясно было, что часы пребывания капитана на сцене Театра Теней Жизни сочтены. Ла Сингла и астролог жестикулировали, глядя сначала на восток, затем на север. Ах, Твртко, беспощаден твой меч! Исполнены ненависти и коварства твои гяуры! И расставлены уже засады в Прилипитах для тех, кто осмелится преследовать тебя! Увы, бедный Лазионио! Такой молодой! Так скоро! И звезды так жестоко ополчились против тебя, как ты того и опасался! Смотри, как страдальчески обхватила голову твоя возлюбленная, как будто не ее это голова, а отрубленная твоя!
С бледным челом, с дрожащими губами спрятала Ла Сингла гороскоп на груди и как безумная бросилась прочь. Сцена ухода была сыграна безукоризненно, как и все, что играла Ла Сингла, но — в последний миг — она скосила глаза в сторону моего укрытия.
Ну, я так и думал. Актриса до мозга костей, могла ли она не проверить реакцию публики? Все это время она знала, что я за ней наблюдаю! Еще секунду назад я воображал, что мрачные пророчества Партере погонят ее прямиком к Лазионио. Я уже представлял, как она умоляет его внять предостережениям звезд и остаться, а полк пусть себе выступает в полночь без командира. Но нет, нет, не будет этого, теперь-то я уж точно знал.
Оценивая ее последний взгляд, я пришел к выводу, что она действительно страдала, но это не мешало ей испытывать удовольствие от прекрасно разыгранной пантомимы. Это я мог понять. Не то чтобы здесь было поровну игры и настоящих чувств, просто игра и реальность давно стали для нее одним и тем же.
Карета может спокойно уезжать в полночь, Ла Синглы в ней не будет. Свои роли она предпочитала разыгрывать перед публикой, способной по достоинству оценить ее волшебный дар. Кемперер это мог, а вот солдаты, заглядывающие в глаза смерти где-то в недоступных горах, — сомнительно. В ее натуре артистический темперамент всегда брал верх над воинским чувством повиновения долгу. Она любила, она переживала, она страдала — и у нее хватало ума не делать ничего такого, что могло бы положить конец этим увлекательным занятиям.
