— Есть. И приличный, как поросенок.
И руками машет — леску вытягивает.
— Ты хоть леску в воду опускай, «бороду» сделаешь, до рассвета не распутаешь, — говорю.
— Обойдусь и без твоих советов, рыбачок...
Метрах в двадцати от лодки появляется волна — это брат рыбину тянет. И действительно, это его вечер, и ночь его... Огромного леща тащит. И чем ближе к лодке, тем больше тревожится лещ, близкую беду чует — «разгуливать» начинает слева направо... Но ведь и брат не промах, тащит и тащит леща, бормоча одно и то же, как пьяный:
— Хор-роший лещ! Такого я еще не тянул. Хор-рошиий.
— Подсачек дать? — спрашиваю.
— Не нужно. Я его из воды поднимать не буду. В воде возьму, вот так, рукой.
Брат нагибается к борту лодки, тянет руку к голове огромного, килограмма на три, леща.
А тем временем лещ, увидев руку брата, понимает, что к нему не просто пальцы тянутся, а смерть приближается из иного мира. Он резко разворачивается гибким телом, легонько, словно гнилую нитку, обрывает поводок с леской и исчезает — возвращается к своей лещихе, без которой не представляет жизни...
Открыв рот, брат так и застыл с протянутой к воде рукой — хоть с него памятник ваяй, в центре города выставляй и выбивай надпись: «Рыбак, леща проворонивший... »
На брата смотрю, в глаза его. Они у него теперь, как у того подлещика, которого недавно из воды вытаскивал, — круглые-круглые... И — немигающие, конечно же...
И вот, наконец, говорю о том, о чем до сих пор молчал, терпел:
— Ну что, довыпендривался?.. Подса-ачек ему не надо... Руко-ой возьму, — сладеньким голоском передразниваю. — Тебе не лещей ловить, а карасей болотных на закидуху таскать... Тебе только ершей сопливых ловить, на них ты спец. Ду-урила!..
Брат вздыхает, потом выдыхает из себя воздух и как-то, до сих пор не слышал ни разу, тихо, жалобно выводит:
— Хороший был лещ. Килограммов пять, не меньше. Такой поводок оборвать — запросто! Никогда бы не подумал, что у него такая силища...
Я сидел на стуле и, хотя глаза были закрыты, все видел...
Этот вечер не твой,
Эта ночь не моя...
8
... И спросил я у Лупоглазого о самом главном, что тревожило, не давало покоя:
— А вы как относитесь к смерти?
Думал, что он снова лапкой махнет и об очередном этапе развития начнет рассказывать. Но — нет... Уставился на меня молча, видимо, думал, как бы подоходчивее втолковать.
И вдруг начал:
— Чтобы представлять, что такое смерть, нужно хорошо знать, что такое жизнь. Вот скажи, что есть жизнь?
