— Разве у меня есть выбор?
— Ну... Если не рассматривать вариант петли, то нет.
Ридольфи, совершенно убитый, стек на стул, сминая задом лежащие на нём свитки.
— Я рад, что мы нашли общий язык, — дожимал Андрей близкого к реальному безумию банкира. — Осталось написать одну бумагу, и я откланяюсь. Время позднее, спать пора...
— Что за бумага? — потянулся к перу Ридольфи.
Даже не спорил, не сопротивлялся. Андрей сам удивился, как легко сломался великий заговорщик. Что ж, там, наверху, столько навоза плавает...
— Я продиктую. Пишите, сударь!
«Расписка
Получено от короля Испании сполна на нужды графа Нортумберленда через Ганзу.
Лондон, Штальхоф.
Ридольфи».
— И число поставьте... скажем, семнадцатое ноября прошлого года... Вы ведь были в то время в Англии, сударь?
— Да.
Ридольфи подписал расписку, как смертный приговор. Что, собственно, в этом случае было одним и тем же.
— Это страховка, сударь, на случай, если вам захочется меня обмануть или выдать кому... Вы же не сделаете такой глупости, правда?
— Но и вы меня не обманите, сударь! Мы же с вами — честные люди, не так ли?
— О да, сударь!
Андрей, честно солгав, засунул драгоценный листок за обшлаг рукава и откланялся.
Вот и необходимое графу Сесилу доказательство.
Покидая дом, Андрей заглянул в привратницкую. Слуга, открывавший ему дверь, мирно спал, всхрапывая во сне.
Засапожным ножом, возвращённым при расставании одним из людей Уолсингема, Молчан перерезал горло так и не проснувшемуся мужчине.
Больно смуглым тот был для англичанина. Как Уолсингем. Или, Боже избави, испанский соглядатай.
Андрей хотел быть уверен, что никто посторонний не узнает о его визите к флорентийскому банкиру. И взял грех на душу.
Уильям Сесил молча следил глазами за женщиной, метавшейся по длинной стрельчатой галерее.
По представлениям шестнадцатого века она, приближаясь к сорока годам, уже давно перешла границу молодости. Сесил же помнил её ещё юной хрупкой девочкой. Годы своё забрали, изменив женщину, и, как он думал, не в лучшую сторону. Хотя — мужчинам она продолжала нравиться. Вкусы у нас, уважаемые читатели, бывают настолько странными и необъяснимыми...
Итак, дама уже не юна. Лицо, когда-то приятно-округлое, высохло и заострилось, став похоже на обтянутый кожей череп. Волосы, прежде густые и белокурые, порыжели и сильно вылезли. Парикмахерам приходилось идти на многие ухищрения, чтобы зачесать остатки в более-менее пышную причёску.
