— Вы — честнейший из людей, юноша!
— Рад найти здесь взаимопонимание, — поклонился Молчан и услышал ожидаемую волну ответного веселья.
— Ив этих бумагах...
— Были распоряжения, как и куда передать новые деньги для мятежников, оставшихся на свободе.
Уильям Сесил скрестил руки. Правая ладонь графа нащупала свисавший с цепи на грудь медальон, стала теребить его. Рубин в медальоне ловил свет свечей, то разгораясь багрянцем, то темнея.
Как кровь, ещё свежая или уже свернувшаяся.
— А вы не знаете, юноша, — голос графа звучал вкрадчиво и мягко, — зачем ганзейским купцам, протестантам в большинстве своём, помогать католикам в Шотландии?
За спиной Андрей услышал перестук металла о металл. Перстни об эфес? Один знак Сесила, и Уолсингем потянет шпагу из ножен, и тогда...
— Кесарево, как известно, кесарю...
Андрей смотрел на графа Сесила, не опуская глаза. Опустит — значит, лжёт.
— Дела религиозные отступают для Ганзы на второе место, когда возможна потеря прибылей. Штальхоф гудит; купцы боятся, что королева Елизавета закроет дорогу в Англию.
— Верно боятся. Наш остров, нам и торговлю вести!
— А Нортумберленд Штальхоф бы не тронул...
— И есть доказательства?
— Письмо.
— Вы его где-то спрятали, разумеется?
— Здесь.
Андрей потянулся к голенищу сапога. Не всё нашли люди в чёрном: нас в Москве тоже не лаптем делали!
Френсис Уолсингем за спиной молодого человека с лязгом потянул шпагу из ножен.
— У меня больше нет ножа, — сообщил Андрей, вынимая из-за подкладки завёрнутое в кусок кожи письмо. — Имя адресата вы найдёте внутри. Но я просил бы, милостивые государи, разрешить мне лично вскрыть печати. Возможно, придётся всё приводить в порядок.
— Прошу, юноша, покажите, насколько вы искусны!
— Тогда придётся попросить сэра Френсиса одолжить мне кинжал.
— Пожалуйста! Но не забывайте, лезвие шпаги несколько длиннее!
— Я хочу жить, сударь...
Над пламенем свечи Андрей нагрел лезвие кинжала.
Затем очень осторожно, стараясь, чтобы не дрогнула рука, срезал восковую печать под основание, так, чтобы не повредить оттиск на поверхности.
— Прошу взглянуть, милорд!
— Э, нет, юноша, сначала я!
Левой рукой Уолсингем взял листок, одновременно отодвигая Андрея остриём шпаги от стола, за которым сидел Сесил.
В Европе шестнадцатого века ходило множество историй об отравлениях.
Ножи с одной отравленной стороной, чтобы, разрезав, скажем, персик, можно было поделиться ядовитой половиной с жертвой и ждать её смерти через пару дней. Отравленные перчатки, яд с которых впитывался порами кожи. Отравленные шипы на перстнях. Пропитанные ядовитыми веществами бумаги тоже использовались, так что опасения Уолсингема были совсем не беспочвенны.
