— Мама знала об этом, — сказала Маргарита, — и разрешила.
Сивер оглянулся на жену, стоявшую у затемненного окна, и не очень удивился, когда услышал:
— Да, я разрешила.
— Но ему же нет еще и шестнадцати лет.
— А тебе, папа, сколько было, когда ты пошел драться с белыми?
— Тогда было нечто другое. Война была другая… Так ты ему, значит, разрешила, — снова обратился Веньямин к жене, — ну, а что такое передний край, ты знаешь? А что такое лежать на морозе по шею в снегу, когда каждую минуту…
— Знаю.
— И разрешила?
— Я иначе не могла… Не могла, не имела права! Почти половина его класса подала заявление в военкомат.
Веньямин подошел к Брайне, взял ее за руку и ничего не сказал.
— Папочка!
— Подожди, Мара… Значит, ты подал заявление в военкомат? — как только мог спокойно, обратился Сивер к сыну.
— Да.
Веньямин все еще не мог себе представить, что речь идет о его Доне, о том самом Доне, кому он еще совсем недавно каждые две-три недели подписывал ученический дневник и кто без его разрешения, сколько помнится, ни разу не ходил в кино. Не уловил Сивер изменений, происшедших в его шестнадцатилетнем сыне за месяцы войны, и это мешало ему теперь обращаться к Дониэлу иначе, чем привык. А Доня ждет, чтобы к нему относились как к взрослому, к вполне взрослому человеку. И она, Брайна, тоже ждет, чтобы Веньямин относился к ней иначе, чтобы забыл, как несколько минут назад лежала она, уткнув лицо в подушку, чтобы на всю жизнь запомнил ее такой, какой видит теперь у окна. Брайна, не находившая себе места от тревоги, когда Доня, бывало, задерживался где-то на лишний час, сама посылает сына под самый огонь, когда он мог бы оставаться дома еще почти два года.
— Вы уже, значит, знаете, что такое лежать по шею в снегу, когда каждую минуту… Знаете, что такое танки, «мессершмитты», минометы, отступления, атаки… Все, значит, знаете…
Мара видела, как у отца все ближе сдвигаются брови, и не знала, как дать знать об этом брату, который, казалось, даже не заметил, как у отца изменился голос.
— Кто-нибудь из вас, может быть, скажет мне, откуда вы все это так хорошо знаете? Из газет и журналов, из театра и кино?.. Не думайте, что собираюсь отговаривать, пугать, — он обращался скорее к жене, чем к сыну, — но тот, кто просится на войну, когда он может еще два года быть дома, а за два года может вообще кончиться война, — тот обязан знать, на что идет, что пуля не разбирает — кто мобилизован, а кто пошел добровольно, кому шестнадцать, а кому пятьдесят…
