Красноармейцу Сухотину не пришлось повторить приказание — помешал майор:
— Товарищ боец, отправляйтесь спать! Идите!
— Есть идти спать!
Майор взял Дубовика под руку и громко, чтобы Сухотин слышал, произнес:
— Завтра, вернее, сегодня, мы проведем батальон мимо кутузовского домика.
— Хорошо!
— А теперь, товарищ старший политрук, приказываю тебе идти спать.
— Когда усажу тебя в машину, пойду и непременно посплю…
Они вышли из ворот, пересекли пустынную круглую площадь и оказались на широком Можайском шоссе.
Антон Дубовик остановил первую попавшуюся машину, несшуюся на них с погашенными фарами, и не двинулся с места до тех пор, пока замаскированная машина с майором не исчезла в тумане зимней ночи.
Дома на Дорогомиловской заставе, как показалось Веньямину Захарьевичу, когда он выпрыгнул из машины, были без единого окна, как будто замуровали все выходящие к улице окна. В густой мгле не разглядеть было даже снега на мостовой. От тишины, которую он здесь застал, гудело в ушах, и это заставляло его все время озираться, прислушиваться к отзвуку собственных шагов.
Осторожно, как при спуске в погреб, Сивер сделал несколько шагов и сомкнул глаза, словно хотел, чтобы они привыкли к этой темноте. В действительности же он хотел отдалить минуту, когда увидел перед собой сорванную с петель калитку, полуповаленный забор, пустырь посредине двора, где перед его уходом на фронт шумел густой сад, посаженный жильцами пятиэтажных корпусов. Жильцы ухаживали за садом, как за любимым ребенком. Почти каждое воскресенье утром Сивер вместе с соседями несколько часов возился в саду, и хотя он уже немало насмотрелся на войне, ему все же трудно было представить себе, чтобы кто-нибудь из жителей двора мог зайти в этот сад с занесенным топором. К чему еще оставили эти два молоденьких деревца? В память о том, что здесь когда-то был сад? Два слабеньких молоденьких деревца, показалось майору, простирают к нему обнаженные веточки, как бы моля встать на их защиту, не дать их вырубить на дрова, как вырубили здесь все, что могло гореть, деревья, штакетник, столики, на которых играли в домино, скамьи, качели, лошадки детского сада…
Двери парадных четвертого корпуса были широко распахнуты. В одиннадцатом подъезде, здесь была квартира Сиверов, вовсе не было дверей и ступени лестницы занесло снегом почти до второго этажа, замело и покрыло батареи отопления, от которых веяло особенно леденящим холодом. Ветер дул в открытый вход, в выбитые оконные рамы верхних этажей.
