— Вот. Что я говорил?! — торжествующе заявил Крюков. — И с этим мнением я должен считаться. Поскольку, как говорится, не в лесу живу. К сожалению…. А социализм этот… Ты должен, Толя, помнить, что Бакунин говорил по поводу социализма.
— Что это тебя на Бакунина вдруг потянуло? — спросил Журковский.
— Так я же безработный. Естественное состояние для занятий философией. Так вот, помнишь? «Свобода без социализма — это несправедливость, а социализм без свободы — это рабство». Значит, что получается? Что жили мы при социализме без свободы. То есть в рабстве. А теперь социализм отменили, осталась одна полная свобода. И — полная несправедливость. Что же лучше?
— По-твоему, рабство лучше?
— Если из двух зол выбирать, то думаю, что лучше. Опять-таки закон больших чисел…
— При чем здесь большие числа?
— При том, что для основной массы народа — нашего ли, другого — рабство это самое естественное и милое сердцам и душам состояние. Думать не надо, инициативу проявлять — вообще категорически противопоказано. Ходи себе на службу, сиди от звонка до звонка. Все, что требуется, — не критиковать начальство и быть послушным, исполнительным работником. Можно, впрочем, даже быть лентяем. Это лучше, много лучше, чем лезть с рационализаторскими предложениями. Так ведь?
Он посмотрел на Карину Назаровну.
— Ох, не знаю я, не знаю, — покачала головой женщина. — Все правильно вы говорите… Рабство и все прочее… Только мне спокойней тогда было жить. Зарплату платили. В Крым летом ездила…
На ее глазах снова показались слезы.
— Вот, скажем, взять меня. Мне не нравилась эта система. И многим. Ну не многим на самом деле, весь диссидентский корпус — капля в море. Но те, кому это не нравились, могли бороться. Могли что-то предпринимать, чтобы хотя бы свою жизнь изменить, не говоря уже о целой стране. Понимали, против кого вести борьбу и как. Да?
Журковский пожал плечами.
— А, я забыл, ты-то всегда был тише воды, ниже травы. Ладно. Извини. Ну вот, о чем бишь я? Ага. Это было рабство, но мне в этом рабстве все было ясно как божий день. А сейчас — та самая несправедливость, которая в любом государстве является основополагающей платформой, та несправедливость, на которой любое государство-то и стоит, поскольку оно, по сути своей, есть институт подавления масс, сейчас эта несправедливость достигла каких-то космических масштабов. Ныне это главный и единственный закон существования.
— Что же ты предлагаешь? Что, например, мешает уехать тебе?
