Как будто он появляется…
Он никоим образом не может познать недвижимость, так как это недвижимость движется.
Да, верно… да (смеётся) Просто это находится так близко, оно прямо здесь.
В каком–то смысле, как только вы начинаете думать о том, что это находится близко, то вы вновь начинаете думать об этом как об ещё одной вещи, как об очередном предмете. Вот оно. Это жизненность. И в каком–то смысле это самое близкое расстояние, на которое можно к ней подойти. Нет ничего, кроме жизненности, которая есть бытие. Это так непосредственно является этим, что его не может узнать ничто другое!
Иногда это становится очевидным, или есть это узнавание всего, что есть, это не ум мне об этом говорит.
Может быть, и ум. Ум может вам рассказать о чём угодно. И есть люди, которые будут просто сидеть и говорить вам: «Всё, что есть, — это бытие. Никого нет. Всё, что есть, — это то, что происходит». То есть это можно концептуализировать, но на самом деле это то, что полностью прочувствовано. Это неописуемый опыт. Его невозможно описать. Это нечто, бесспорно, вибрирующе живое.
Живое, да, жизненность. Потому что я сильно беспокоюсь по поводу того, что ум всегда возвращается.
Но, в конце концов, осознаётся, что ум — лишь бытие, проявляющееся как ум. Он чувствует себя абсолютно как у себя дома — это просто ещё одна вещь. На самом деле это седьмое чувство. Есть пять чувств, шестое чувство ощущений, а седьмое чувство — это мышление. Итак, мышление — это седьмое чувство. Это не враг.
Да, хорошо.
И оно просто занимает своё место. У него больше нет власти, это просто ещё одна вещь, которая, как кажется, происходит. Это не враг бытия.
Это уже настолько вторая натура — всё персонифицировать.
Да, похоже. В этом есть что–то очень завораживающее.
Да, это как гипноз… удивительно.
Гипнотический сон о том, что всё происходит со «мной», очень мощный, и является фундаментальным верованием большинства людей. Поэтому то, о чём мы говорим, и является столь полностью революционным — потому что оно всё разрушает. Всё, во что мы верим, разрушается, и не остаётся ничего.
Но какая–то мощная сила тянет нас назад.
Потому что это вопрос выживания нашего «я». Нам нужно выживать, поэтому мы продолжаем играть в игру о том, что мы — личности, которые всё просчитывают. Мы не видим всего; мы видим то, что считаем чем–то другим; и то, что бы мы с ним сделали; и является ли оно желанным или представляет собой угрозу. Мы всё видим сквозь пелену выживания своего «я».
