— Готово, товарищ, хоть до самой Тьмутаракани катись, не расклеится.
Пришла Женька Печерская, уезжавшая вместе с Нинкой. Васька Малаев и Колька Тихонов на гребенках марш грянули. Такой галдеж скопом подняли, едва потолок не обрушили.
Зыкнул было Петька:
— Товарищи, к порядку… — но потонул его окрик в общем гаме как треск разбившегося стакана в грохоте обрушившегося от землетрясения здания.
Джега говорил Нинке и Женьке улыбаясь:
— Смотрите, отдыхайте покрепче. Нагуливайте жирок, зимой сгодится.
Нинка хотела что-то ответить, да ребята подхватили и давай качать.
С грохотом высыпали на крыльцо. Петька кликнул трусившего мимо извозца. Посадили Нинку и Женьку с их корзинами, а сами рысцой неслись вокруг пролетки до самой пристани.
На пристани, пока ждали парохода, собралась вся компания за сторожку. Кто-то затянул любимую, остальные подхватили, и зазыбилось над рекой комсомольским веселым раскатом:
Ты-ы, моря-а-ак, хорош сам собою,
Да те-ебе от роду два-дцать лет.
По-олюби меня, моряк, душою
И-и что ска-ажешь мне в ответ.
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там.
По-о моря-ам, морям, морям, морям.
Ны-нче здесь, а завтра там.
Река колыхалась, широкая и полная, как громадная чаша, налитая свинцом. От свежей воды, от закатного зарева, от ветерка весеннего набежала на ребят смутная думка — как кошка лапкой накрыла. Затянули стройно и негромко «Дубинушку».
Голоса были молоды и хороши. Бросив баловство, крепко и стройно запели ребята. На их край стянулись скоро все, кто слонялся в ожидании парохода по пристани.
Нинка сидела на своей корзинке в широком кругу ребят, смотрела на окровавленную закатом воду, и в груди ее накипали тревога и неспокойный зуд. Последние дни был он непрестанным, и уж не потушить было его работой. Думала — уедет, пройдет, но теперь, сидя на отлете, чуяла — нет, не пройдет — пожалуй, еще хуже будет. Тряхнула головой с яростью. Вскочила. Крикнула с дрожью в голосе:
— А ну, ребята, «Молодую гвардию»!
Когда подошел запоздавший пароход, в давке, в гомоне затолкала Нинка свой непокой. Позже, стоя у борта, оглядывала с любовью и нежностью всю веселую ватагу, гомозившую на пристани.
— Хорошие вы мои!
Не видала, как высокая худая фигура сбежала по набережной вниз к пристани, как, расталкивая толпившихся у трапа, промчалась на пароход и взлетела на палубу к борту. Услышала вдруг Нинка обрывающийся тихий шопот:
— Нина!
Обернулась.
Перед ней стоял Гришка, осунувшийся, исхудавший, стриженый. Скулы синевой подведены, шея тонкая — в воротничке просторном, как у гуся трепыхает. Нинка хмуро бросила:
