Толстый, неторопливый Кругликов убедительно доказал, что мы находимся в положении "философа в яме" (из басни Хемицера), который рассуждает о качестве брошенной ему веревки, вместо того чтобы взять ее в руки и вылезти из ямы. Я не помнил этой басни, и Громеко немедленно прочитал ее наизусть.
Словом, я говорил о положении в классе, а они черт знает о чем, однако с самыми серьезными лицами и даже на первый взгляд толково. Ясно было, что настаивать на серьезном разговоре – значит остаться в дураках.
Однако же я не сдался. Через несколько дней я опять позвал их и на этот раз с первого слова предложил инсценировать все, что происходило в классе за последние полгода, изобразить все эти сплетни и интриги на сцене. Короче говоря, сыграть самих себя, разумеется в замаскированном виде. Это произвело впечатление!
– Любопытно, – сказал Крейнович. – В самом деле, ведь если просто записать день одного человека, скажем Пелевина, и то получится пьеса.
И, подумав, они предложили инсценировать "Трех мушкетеров".
– То есть, собственно, четырех, – смеясь, сказал Кругликов. – Между прочим, это вполне соответствует роману. Там ведь тоже четыре.
Я почувствовал, что этот неожиданный сюжет чем-то связан с внутренними отношениями четверки. С тех пор как Володя – вольно или невольно – вышел из "игры", в этих отношениях что-то изменилось. Может быть, выбор сюжета был местью за нарушенное обещание?
Тогда почему, вдоволь насмеявшись над толстоногим, розовым, ленивым Кругликовым – Портосом, они единодушно сошлись на том, что Северцев будет играть д'Артаньяна?
Расспрашивать было рискованно, да и бесполезно. Остановились на "Трех мушкетерах", наметили шесть главных действующих лиц – автора (он же Человек без маски), королеву, четырех влюбленных кавалеров – и решили рассказать о нашей затее директору школы Ивану Яковлевичу Белых.
Иван Яковлевич был еще молод, лет сорока, и был, что называется, "на хорошем счету". Его главная мысль заключалась в том, что директор должен воспитывать педагогов, а уже они передавать его идеи школьникам в популярном виде. Он написал "Педагогические правила. Наставление для учителей" и подарил мне один рукописный экземпляр, который я бережно храню среди редкостей в своем архиве. Начинались они так: "Мечтаю написать, вымучить, выстрадать "Педагогические правила", которые должны быть, с одной стороны, такими же простыми, как правила уличного движения, а с другой выражать великие мысли, поскольку местом движения учителя является не улица, а сложная и глубокая жизнь".
