Кольцо вокруг города — опоясывало, стискивало; выхода наружу не было — только внутрь. Уроборос — змей, пожирающий свой хвост; символ вечности у египтян и, кажется, ацтеков.
Нет ни начала, ни конца, ни середины. Нет, не так: любая точка может быть выбрана как начало — или конец; и смерть может быть не концом и не началом даже, а — вполне вероятно — серединой… Это значит — я постиг суть вечности, понял то, что твердил многомудрый Комментатор: вечность — это великий произвол, пучок вероятностей — потому что ведь и идти-то можно в любую сторону… И поедать при этом свой собственный хвост…
И я смеялся.
Каждый из нас жрет самого себя: кого-то заедает совесть, кого-то гордость — чаще, бывает, жрут других, наслаждаясь болью и мерзостью; иногда жмурясь и хихикая; а есть и такие, как я — всю жизнь кусают самих себя за задницу, подгоняют, торопят… Вот и весь символ — дурацкий, если уж прямо говорить; банальный даже — так, ни о чем…
Ветер раздувал полы пальто — застегнуться? Нет, не стану. Шел дальше. Слышал, как тормозят машины — злобно радовался, представлял, как внезапно выныривает из тьмы моя спина — и водила думает, что у него «белка», что ему все это кажется и быть такого не может, но все же тормозит, давит изо всех сил на педаль. А метров через двадцать ему станет не по себе — вздрогнет: что это было? И будет рассказывать своей тупой телке или друзьям-гидроцефалам про «призрак МКАДа»…
Дождь все шел — мелкий, выматывающий; капли катились по лицу, сползали за шиворот; я шагал по обочине — вперед.
Книги не было. Я не узнал ответ. И теперь уже — не узнаю. Не пойму. Шанс уцелеть между пыточными колесами времени вырвали из рук, увели из-под носа. Тьма металась — в голове, в сердце, пробирала до костей; я ли это шел — или другой? Здесь — или где-то? Сейчас — или вчера, а может — завтра? Да и шел ли? Может — стоял на одном месте? А может, уже и не стоял даже, а валялся, сбитый грузовиком, на асфальте?
И я думал. Если я существую в двух Вселенных одновременно, если сливаются вчера и завтра, значит — можно умирать? Ведь я умираю только здесь — а там остаюсь. А это значит — никакой раздвоенности; никаких видений. После смерти я буду целый — там. Но где? И я ли это буду? Я вглядывался в тьму — и видел там Другого; он шел рядом со мной, размахивал руками, что-то говорил; в таком же пальто, как у меня, и в дурацком черном берете; он бросался почти под колеса. Он был похож на меня, но — не я, не я! Черное пламя бушевало в мозгу; казалось, что ничего больше нет — нигде; только кольцо, шум моторов, дождь и — тьма. Я затыкал уши — не хотел слушать мысли; закрывал глаза — не хотел видеть; я стирал слова в своей голове; я пробивал в ней дыру — чтобы сквозь нее уходили слова.
