— Запевай! — скомандовал казакам бравый атаман.
Зазвучала задорная строевая песня, которая немало удивила маньчжуров. Затем песни сменялись, одна за другой, а маньчжуры всё махали, и махали им руками.
Жалко было им расставаться с такими хорошими людьми. Но парадокс в том, что если бы не война, то никогда бы они, так и не узнали друг друга.
Вот тебе и война! И с той и с другой стороны.
А назавтра у жителей города была ужасающая работа: хоронить убитых маньчжурских солдат. Но ведь и казаки могли оказаться убитыми в том неравном бою. И их бы тоже никто и никогда не пощадил, на то она и война. Надо было выжить! Так зачем же она добрым людям, эта война, пропади она пропадом!
Так думают и казаки и маньчжуры, и всем им хочется душевного покоя.
Но одно название — казаки, теперь внушало маньчжурским солдатам неописуемый ужас.
И особенно имя Бодрова, великий и благородный человек, иначе его не назовёшь.
Он великий воитель. Возможно, что сейчас это и было его новое воплощение в жизнь, и маньчжуры поверили в это. По их поверьям это вполне было возможным. И покатилась молва о новом пришествии Чингиз Хана, обрастая новыми подробностями, до самого Пекина. Маньчжур Венька долго ещё горевал о своём новом друге Алексее Федоркине. Уж очень пришёлся ему по душе этот добрый русский друг. И уже не раз его голову навещала совсем нелепая для маньчжура мысль: может и ему податься в казаки. Чем он хуже русских.
На фоне этих пылких воображений он и начал топором вырубать из дерева две казачьи фигуры.
В одном казаке восхищённые жители города с радостью узнали весёлого казака Федоркина с большой кружкой вина в руке. Он сразу же всем пришёлся по душе, своим лихим казацким задором.
— Ай, да Федоркин!
А в другом казаке проглядывался смурной и усатый атаман, сам Чингиз Хан Бодров. В лихо надвинутой на затылок папахе и вскинутой казачьей шашкой в руке.
Того и гляди, что пойдёт атаман охаживать своих недругов направо и налево, своей тяжёлой деревянной шашкой. Как живой он получился из дерева, и от этого, даже на вид, был очень опасен.
Перед мощной фигурой атамана маньчжуры всегда невольно съёживались и также невольно трепетали душой.
Но удивительно, что живые цветы и там никогда не увядали, так уважали и чтили его жители города.
Столько солдат вырезать, что овец? Великого Чингиза почерк и его волчий аппетит! История повторяется! Но от пронизывающего взгляда его больших и суровых глаз они всегда невольно уклонялись. Цветы цветами, а душа душой!
