Гунхильд разозлилась на свою беспомощность и сказала в сердцах:
— Никуда мы больше не годимся.
Потом старухи снова поднялись и пошли, но уже еле волоча ноги.
Они надорвались на первой половине пути. А ведь думают небось, что идут быстро! Домой! Домой! Поглядели бы на себя! Хорошо, хоть сами не видят, какие они жалкие, изнемогшие. А на лицах одно — скорее домой.
Турвил помогал им, как мог. Скоро они всей тяжестью повисли у него на руках. Навалились без спросу с обоих боков. Домой, домой! Он понял, что дальше ему на выдержать, и взбунтовался.
— Да куда вас несет! — прохрипел он и оттолкнул их от себя, а у самого сердце так и екнуло.
Они промолчали, и Турвил добавил:
— Сами видите, не дойти вам засветло, хоть убей.
— Да, да, — согласились они покорно. Остановились, но все равно рвались домой. Долговязые, тощие старые девы, совсем дряхлые.
Турвил сел наземь, отдуваясь, как после тяжелой ноши, в глазах у него потемнело, рот приоткрылся.
Вечерело; просто смех, как они долго добираются. Небо было все такое же. Дождь еще не шел.
Кристи и Гунхильд ждали его стоя.
— Сядьте! — скомандовал им Турвил и стал ждать, пока они смогут идти дальше.
— Эко дело, — фыркнула Кристи, — да когда-то я эту милю за полтора часа пробегала, как возвращалась с гулянок.
Он опять смягчился и потащил их дальше. Потихоньку. А дождь так и не собрался.
* * *
Кряхтя добрели они до опушки леса, откуда уже видно было их деревню. Смеркалось. Но, увидев свой дом, они сразу успокоились. И вздохнули сладко:
— Ну вот…
А на душе у всех троих разом стало легко и радостно: в овинах горели огни, во всех до единого.
Откуда ни возьмись, к ним вернулись силы. Но они не двигались с места, им хотелось постоять еще самую малость, посмотреть. Внизу под ними лежала деревня, было темно, но изо всех овинов лился свет и грохотали тяжелые возы с хлебом, въезжая по деревянным помостам в распахнутые освещенные двери. На полях виднелись люди с охапками снопов, и медленно покачивались розы.
Глядя на все это, Гунхильд сказала:
— Я прожила здесь всю жизнь.
А Кристи подхватила:
— И я. Меня привезли сюда, в Бёгренн, на третьем году.
И Турвил родился здесь и никуда не отлучался, но он еще так мало прожил на свете, где ему было тягаться с этими двумя. Он только чувствовал в душе такую же радость, что слышалась в их словах. Когда-нибудь и он сможет сказать как они.
Со старухами творились чудеса, их будто подменили.
— Пошли, пошли, Турвил, — засуетились они, словно теперь они ему помогали. Стали самостоятельные, уверенные. И заспешили вниз, мимо полей и огородов. Твердым шагом. Просто диво, усталость с них как рукой сняло. Обе сразу выпрямились. Никто бы не подумал, что ничего не стоит свалить их с ног, да таких разве свалишь! Они больше не опирались на Турвила, и он вздохнул свободнее, а глядя на своих, возивших хлеб при фонарях, и совсем взбодрился. От усталости и следа не осталось. Ему хотелось все заметить, ничего не упустить, все запомнить — уж больно необычный выдался вечер.
