. Однако он об этом не знал, и Климент вскоре решил, что обида — дело невыгодное и что он должен «жить и умереть в дружбе с императором». Следовательно, когда прибыл эмиссар Генриха, папа был готов дать королю Англии разрешение жениться, на ком он хочет, когда будет свободным, но не позволить ему аннулировать брак, к чему тот стремился. Ничего не изменилось, и в январе 1528 года Уолси примкнул к Лиге Коньяка. Формальное объявление войны против императора произошло 28 января.
Это был в основном блеф, и никаких военных действий не последовало, но папу убедили сделать нечто, похожее на уступку. Он был подготовлен к тому, чтобы предоставить право Уолси и еще одному кардиналу слушать дело короля в Англии. Между тем Генрих пытался справиться со все более сложной домашней ситуацией. Анна оставалась при дворе, и ее поведение по-прежнему отличалось сдержанностью, но напряжение с обеих сторон начинало сказываться. Единственным, кто выиграл в первой половине 1528 года, был Уолси. Его кажущийся успех в организации специальной комиссии по делу о вдове брата был истолкован неправильно, и отношения с Анной стали откровенно сердечными. Когда в июле он написал ей, поздравляя с выздоровлением после инфекционной лихорадки, она ответила: «… во все дни моей жизни я более всего обязана, после короля, любить вас и служить вам; и прошу вас никогда не сомневаться, что я не изменю этой мысли, пока жив дух в моем теле»>[61]. Лихорадка на время прервала королевский роман, потому что никакая преданность не могла заставить Генриха подвергнуться риску заражения. Он не слишком галантно бежал в начале июня, беспрерывно странствуя, пока в первых числах августа опасность не миновала. Уолси был рад восстановлению своих отношений с королем, свидетельством чему была сердечность Анны, но не обольщался относительно причины такой перемены. Всю весну помощники пытались превратить его комиссию в законодательную, которая могла бы придать решениям окончательный характер. Все эти попытки оказались неудачными, и поэтому Уолси знал, что столь ожидаемый приезд его сотрудника, Лоренцо Кампеджио, не обязательно возвестит об окончании волнений Генриха. В сентябре с довольно бессмысленной прямотой король отослал Анну пожить со своей матерью в замке Хевер и 8 ноября облегчил свою совесть перед специально собранным заседанием советников, придворных и старейшин Лондона:
«Но когда мы вспоминаем о нашей бренности и том, что мы должны умереть, тогда видим, что все наши деяния в ходе жизни нашей неправедны и не заслуживают упоминания, если в момент смерти мы оставляем вас в тревоге. Ибо наш истинный наследник не будет известен в момент нашей смерти, и какие горе и беды обрушатся тогда на вас и ваших детей… И хотя всемогущему Богу угодно было послать нам прекрасную дочь от меня и одной благородной дамы, принесшую нам большую радость, однако многие великие священнослужители сказали нам, что ни она не является нашей законной дочерью, ни ее мать — нашей законной женой…»
