— Так это не работает, ты получаешься такой, какой получаешься. Ты Алиса. Тебе семь с половиной, и ты носишь фартук.
— И ругаюсь, как матрос, и дымлю, как паровоз?
— Мда, не понимаю, как так вышло.
— Значит, не столько автор, сколько писарь.
— Мне это часто говорят. Можешь увидеть меня во сне по-другому?
— Может, уже вижу, а ты не знаешь об этом.
— Верно говоришь, со своей точки зрения.
— Она у меня одна.
— Можешь заставить меня сказать что-нибудь странное?
Она садится в кресло рядом с очагом, задирает ноги на каменную плиту под ним и смотрит в огонь.
— Морфеус не помог? — спрашиваю я.
— Черный Шалтай-Болтай? Тот, что поднялся одним уровнем выше и возомнил себя хозяином реальности? Нет, не очень.
— Ну, он, знаешь ли, вымышленный персонаж.
Она долго пялится на меня, потом встряхивает головой и спрашивает:
— Давно этим занимаешься?
— Этим? Где-то тридцать лет.
— Боже, — фыркает она, — у тебя детские мозги.
— Не говори полиции, — отвечаю я.
— Да ну, — говорит она, — полиция, ага. Очень смешно.
— Экая ты неблагодарная публика. Винни Пух бы засмеялся.
— Ага, как он смеялся, когда я вышибла из него набивку за то, что его голова застряла в моем горшке для меда.
— Боже, слишком много информации.
Я беру свой стакан и придвигаюсь к очагу.
— Когда я уйду отсюда, — говорит она, — ты перестанешь существовать, ну, знаешь — бац! — как свечка.
— А когда я перестану писать — хлоп! — и нет тебя.
— Если.
Я размышляю над ответом, но у меня его нет. Делаю глоток из стакана.
— Да, пей побольше вина, — говорит она, — тебе и правда это на пользу.
— Противный маленький ребенок, не так ли?
— Для ребенка это нормально, — она громко втягивает воздух через нос и сплевывает крошки табака в огонь.
— Возможно, тебе следует быть противной с м-ром Кэрроллом, — намекаю я.
— С Чарли [Чарльз — настоящее имя Льюиса Кэрролла. — Прим. перев.]? Ты не знаешь, что он умер?
— Ну да, но…
— До тебя не доходит, что я заперта в сновидении? До тебя не доходит, что я могу делать что угодно, но ничего не могу изменить? Я могу привести сюда дядюшку Чарли и станцевать вальс с его собакой, но это все просто сон! Не доходит до тебя?
— Уверен, я могу заставить тебя вскочить на стол и…
— Осторожнее, меня любят.
— …и сплясать джигу и спеть непристойную частушку.
— А можешь ли? Правда? Можешь ли ты на самом деле заставить меня это сделать? Можешь ли ты сидеть в своей системе и писать меня вот так?
— Ну, может, и не могу.
— И если ты не можешь даже заставить дядюшку Чарли казаться кажущимся, так какой в этом прок? Я не сновидящая моего сна, а ты не автор своей книги. Самое разумное, что мы можем предположить, — самое осознанное, твоими словами — это что мы оба все еще торчим в этом адском ящике.
