Но камешки не понадобились. Никита сидел на недостроенной стенке и курил толстую самокрутку.
Мальчика поразило спокойствие Никиты. Сам он весь дрожит, а Никита знай себе покуривает. Лицо спокойное, лишь слегка задумчивое.
— Я так за тебя боялся! — сказал Йожо взволнованно.
— Боялся? — улыбнулся Никита. — А чего за меня бояться?
— Ну, а вдруг тебя нашли, — объяснил мальчик.
— Найти, конечно, могли, но их счастье, что не нашли.
— А что бы ты сделал, если бы нашли?
Вопрос мальчика показался видавшему виды солдату очень смешным.
— Да ты совсем зеленый, Йозеф. Я пожал бы им руки и сказал: «Привет!..» Сбегай-ка лучше домой и принеси мне старую газету. Бумага у меня кончилась, не из чего самокрутку свернуть.
В другой раз Йожо мигом принес бы Никите бумагу. Но сейчас даже не пошевельнулся. Только смотрел на него, вытаращив глаза. Никак не мог понять, как Никита может улыбаться так беззаботно, словно ничего не случилось, и говорить о чем-то постороннем…
— Да что ты на меня глаза пялишь? — махнул Никита рукой. Потом швырнул окурок, и тот рассыпался, не долетев до земли. — Надо выходить на связь, — сказал он и перепрыгнул через стенку на другую сторону.
Йожо остался один. Он уже хотел было уйти, решив, что сегодня Никита не настроен с ним беседовать, как обросшее лицо радиста снова появилось над стенкой.
— Принеси, голубчик, бумагу! Потом поговорим.
Йожо помчался домой, нашел старую газету и бегом вернулся в «шестерку». Никита тем временем закончил передачу и посмотрел на мальчика, весело улыбаясь.
— Ты похож на мокрую курицу.
— Знаешь, я очень волнуюсь за отца, — тихо сказал Йожо. — Только бы его не схватили!
— Не поймают! — уверенно сказал Никита. — Твой отец человек толковый, знает, что делать. Обо всем уже договорено.
Слова Никиты успокаивали. В них было столько уверенности, что Йожо стал меньше опасаться за судьбу отца.
— А ты, Никита?..
— А я пойду к нему. Так мы решили. Подожду, пока они там обоснуются, и тогда приду к ним. Да и ты теперь должен вести себя как мужчина!
Йожо покраснел.
— А у вас, Никита, мальчишки воюют?
— Не только мальчишки, но и девчонки. Если надо, воюют все. — Он умолк, и на лице его внезапно промелькнула тень. — Однажды фашисты отрезали нас, и мы оказались в тылу врага. Стали партизанским отрядом, большим и сильным отрядом, державшим под контролем несколько сел. Но в основном мы находились в лесу, села снабжали нас продовольствием. В одной деревушке, она называлась, кажется, Горловка, ребята, многие не старше тебя, организовали для нас подвоз продуктов. И хорошо организовали. У нас было условленное место, и они собирали продукты и доставляли нам. Мы бы и сами могли приходить, но они ни в какую: хотим помогать — и все тут. Пока однажды фашистский ударный отряд не схватил двоих с груженой телегой. Им показалось странным, что мы так долго держимся, вот они и следили. А ребят забрали. Мальчишку звали Олесь, а девчонку — Шурка. Стали их допрашивать. Сначала только выведывали: скажите, мол, кто этим занимается, и как все организовано, и где условленное место. А они — ни звука. Сначала немцы обещали: скажете — отпустим. А потом стали бить. Шурка потеряла сознание, но оба не сказали ни слова. Их отвезли в соседнее село и там повесили… Слышишь, повесили! Для острастки, чтобы никто не помогал партизанам.
